— То есть, освободить их, — резко сказал Готтбаум.
— Верно. Освободить для голода. Все системы: и торговые, и финансовые сети…
— Нет! — Готтбаум ударил кулаком по металлическим перилам. Перила грохнули. — Вы — что, имбецилом меня полагаете? Я не говорил, что собираюсь очищать каждую систему. Я — разумный вирус, понимаете? Достаточно разумный, чтобы отличить паразита от живого, полноценного узла. Частновладельческие банки функционируют. Транспортные системы, телекоммуникации, даже некоторые местные силы охраны правопорядка. Умрет лишь гигантский мертвый груз централизованное правительство. Системы "кормушек", специальных вспомоществований, попечительства, всякие войны различных мелких диктаторишек. Международный Красный Крест, Всемирный Банк, Государственный Запас, Международный Валютный Фонд — все механизмы, тормозящие торговлю и требующие все новых и новых механизмов, которые якобы помогут старым работать на всеобщее благо. Политики более не получат ничего; они не смогут отныне заставлять людей подчиняться их дурацким законам, и мы освободимся от всех этих налогов. Невмешательство, Бейли! И если даже вырубят все системы, если даже прочистят каждый файл программ — я так широко распространил и хорошо замаскировал мои клоны, что невозможно будет уничтожить все до единого. А даже единственный оставшийся тут же реинфицирует всю сеть! Сеть — вот что такое бюрократия! Без нее правительство нежизнеспособно!
— Изобретут винципы, — сказал Бейли. — А защитные программы отыщут вирус. Не один вы такой замечательный хаккер.
Готтбаум счастливо рассмеялся.
— Я — единственный, существующий в миллионе копий! Именно так — миллион копий. Единственный, манипулирующий данными одной силой мысли. Я демонтирую их вакцины — это все семечки. Мои клоны станут информированной полицией; они сокрушат любую систему, перераспределяющую блага, создающую монополию либо ограничивающую свободу. Знаете, Бейли, как говорили мы тогда, давно, в те дни, когда все, казалось, шло к тому, что власть имущие ослабят хватку и пойдут на проведение кое-каких реформ? Власть — народу?
Бейли вгляделся в темноту. Старик вскинул к плечу кулак в архаичном салюте.
Через несколько минут тьма рассеялась, и Бейли обнаружил, что находится на большой белой арене. Небо над головой сияло голубизной. Солнце стояло в зените; яркий свет заставил его зажмуриться. Понятно: он вернулся в тот самый сценарий, с которого началось его пребывание в MARHISе.
Готтбаум стоял перед ним. Эйфория старика потухла, сменившись утомленным удовлетворением. Он был весьма похож на актера, только что сошедшего со сцены после изнурительного сольного представления.
Обратившись по сторонам, он обратился к Бейли:
— Итак, занавес! — сказал он.
Бейли настороженно взглянул на него.
— Что вы хотите сказать?
— Хочу сказать, что пора прощаться. — Он сунул руки в карманы штанов и ссутулился. — Я собираюсь покончить с MARHISом. — С этими словами старческие морщины на его лице, казалось стали глубже. — Нелегко, что и говорить, но надо.
— То есть, сокрушив все, что можно, вы хотите, справедливости ради, уничтожить и свой труд?
— Я ничего не уничтожал. — Голос Готтбаума звучал устало. Казалось, его совершенно не интересовал дальнейший спор. Грядут кое-какие социальные неурядицы. Люди привыкли быть под присмотром; для них предоставленность самим себе станет сильным потрясением. Возможно, некоторые не справятся с этим. Однако существует естественная тяга человека к свободе. А свобода взрастит совершенно новый динамизм.
— Известный также, как неуправляемая эксплуатация и спекуляция, — добавил Бейли. — Анархия.
— Нет. Мои клоны несколько обуздают большие пропорции, пытающиеся подавить свободную конкуренцию. И, во всяком случае, анархия — не такая уж плохая вещь. Понятие это подразумевает, что мы доверяем здравому смыслу народа, не заставляя последний полагаться на распоряжения свыше. Я никогда не стеснялся того, что я — анархист. И всегда делал все, что мог, дабы направить мир по этому пути. Даже пистолеты, которые, как вам известно, Френч обменяла на модули памяти. Если уж правительство имеет танки, разве не будет логичным предоставить гражданам возможность защищаться?
Он явно отвлекся. Теперь, достигнув цели всей своей жизни, Готтбаум, похоже, решил совершить экскурс в прошлое, пройтись по вехам своего жизненного пути.
— MARHIS, — напомнил Бейли, чувствуя себя Розалиндой Френч, старающейся добиться толку от Портера. — Вы сказали, что собираетесь покончить с MARHISом.
— Да-да. Придется, ничего не попишешь. Вы не у курсе: ваша жена пробиралась в купол. Баттеруорт пустил, идиот. Даже если мы избавимся от нее, рано или поздно кто-нибудь другой пронюхает. А я не хочу, чтобы власть над MARHISом попала в чужие руки. Штаты еще не завтра к утру обратятся в прах; они будут драться за свою жизнь, и если правительство доберется до MARHiAа, оно успеет принести людям гораздо больше вреда. Итак, я не боюсь умирать — я сделал свое дело. И миллион моих клонов продолжит бой. — Он впился взглядом в Бейли. — А что делать с вами? Хотите быть стертым? Или поместить вас в хранилище, за компанию с Френч и Портером?
— Спасибо, — сказал Бейли. — Спасибо вам огромное за столь богатый выбор. Жизнь мою пустили к херам собачьим, включают меня, выключают, как утюг… — Он встретился взглядом с Готтбаумом, чувствуя нарастающую внутри ярость невыносимую от сознания собственного бессилия. Человек перед ним — не настоящий, кровь не струится в его венах. Он даже больно сделать ему не может, не то, что отдать под суд.
А Готтбаум отвернулся. Казалось, он совершенно забыл о Бейли.
— Я всегда верил в жертвенное предназначение. Много лет — десятки лет! — принес я в жертву собственному представлению о лучшем мире. Наверное, такому зассанцу, как вы, трудно это понять. Все, что вам нужно — это чек на жалованье, ничтожный домишко, жена и ребенок. И все же я подарю вам возможность к продолжению вашего нудного существования, даже после того, как я умру. Хотите, или как?
Бейли собрал все силы, чтобы совладать с яростью.
— Хочу.
— Хорошо. Последняя просьба?
Да, понял Бейли, он действительно собирается выключить его, точно так же, как выключил всемирную информационную сеть.
— Я хочу поговорить с женой.
— Что ж, выполнимо. Она тут уже некоторое время пробивается к вам. По нашим меркам — несколько месяцев, а по ее несколько минут. Ладно, валяйте. У вас — тридцать субъективных секунд. Надеюсь, вы выжмете из них все, что можно.
