Лицо жены, уволакивающей от него Дэнни - вот что появилось у Джека перед глазами, и ему вдруг захотелось стереть написанный на этом лице гнев кулаками.
Она, черт побери, не имеет никакого права!
Да, возможно, сперва так оно и было. Он пил, он вел себя ужасающе. Сломать руку Дэнни - страшное дело! Но, раз человек меняется к лучшему, не заслуживает ли он, чтобы рано или поздно ему предоставили кредит под его исправление? А если кредита нет, не следует ли этому человеку оправдать недоверие? Если отец будет постоянно обвинять дочку-девственницу в том, что та трахается со всеми мальчишками-старшеклассниками без разбора, разве она в итоге не утомится от этих нагоняев настолько, что начнет получать их не зря? А если жена тайком - да не так уж и тайком - продолжает верить, что её муж-трезвенник пьет...
Джек поднялся, медленно сошел вниз, на площадку второго этажа, и минутку постоял там. Из заднего кармана он вытащил платок, обтер губы и задумался: может быть, пойти, как следует постучать в спальню, требуя, чтоб его впустили посмотреть на сына? Она не имеет никакого права быть такой высокомерной, черт её возьми.
Ладно, рано или поздно ей придется выйти оттуда - если только она не выдумала для обоих какую-нибудь диету, снимающую все проблемы. От этой мысли губы Джека тронула довольно неприятная усмешка. Ну, пусть придет. Придет - в свое время.
Он спустился на первый этаж, в вестибюле бесцельно постоял возле администраторской стойки и свернул направо. Он зашел в столовую и остановился на пороге. Прямо в глаза Джеку заблестели пустые столы под белыми льняными скатертями, которые были аккуратно выстираны, выглажены и закрыты чистой прозрачной клеенкой. Сейчас комната была пустынна, однако
(Обед подадут в восемь. Маски снимут в полночь. Тогда же танцы)
Джек начал пробираться между столиков, мигом позабыв, что наверху жена с сыном, позабыв свой сон, разбитый приемник, синяки. Он вел пальцем но скользкому пластику, пытаясь представить себе ту августовскую жаркую ночь сорок пятого - война выиграна, впереди простирается полное новизны, разнообразное будущее, похожее на край сновидений. Все кольцо подъездной дороги увешано яркими, пестрыми китайскими фонариками, из высоких окон (сейчас занесенных снегом) льется золотисто-желтый свет. Мужчины и женщины в маскарадных костюмах: тут - сиятельная принцесса, там - кавалер в ботфортах. Блестящие остроты и сверкающие драгоценности. Танцы. Реки спиртного - сначала вина и шампанского, потом, может быть, чего-нибудь покрепче. Звук голосов все выше, выше и вот с эстрады, где сидят музыканты, раздается веселый крик: "Маски долой! Маски долой!"
(И над всем воцарилась Красная Смерть!)
Джек обнаружил, что стоит на противоположном конце столовой, под двустворчатыми дверями бара "Колорадо", где в ту ночь сорок пятого года шла дармовая пьянка.
(Пузом к стойке. Пардон! Выпивка - за счет заведения.)
Он прошел в дверь и дальше, в окутывающую бар глубокую тень. Тут случилось нечто странное. Джек уже заходил сюда раньше, а один раз - чтобы сверить оставленный Уллманом инвентаризационный список, поэтому знал, что в баре хоть шаром покати. Но сейчас, в смутном свете, сочившемся из столовой (которая и сама освещалась тускло, поскольку окна загораживал снег) ему почудилось, будто он видит заговорщически подмигивающие из-за стойки бесконечные ряды бутылок, сифоны и даже пиво, капающее из всех трех надраенных до блеска кранов. Да, Джек сумел даже почувствовать запах пива влажный дрожжевой аромат закваски, ничем не отличающийся от того тончайшего тумана, что каждый вечер окутывал лицо его отца, когда тот возвращался с работы домой.
С расширившимися глазами Джек пошарил по стене в поисках выключателя. Над стойкой зажегся неяркий, интимный свет - он шел от трех колец двадцативаттных лампочек, посаженных на люстры, имитирующие тележные колеса.
Все полки были пусты. Там ещё даже толком не скопилась пыль. Пивные краны, как и идущие от них хромированные трубки, были сухими. Справа и слева его окружали обитые бархатом кабинки с высокими спинками; каждую сконструировали так, чтобы создать сидящей внутри парочке максимум уединения. Дальше, по другую сторону красного ковра, закрывающего пол, стояли сорок высоких табуреток. Все они были обиты кожей. На каждой уцелело выпуклое тавро, которое некогда носила корова в стаде: "Г-Кружок", "Д-Бар" (очень подходяще), "У-Трясун", "Лодырь Би".
Джек приблизился, легонько качнув в смущении головой:
ему вспомнился тот день на детской площадке... но что толку думать об этом? И все же он мог поклясться, что смутно видел эти бутылки, так, как видишь темные силуэты мебели в комнате с задернутыми шторами. Единственное, что осталось - запах пива, но Джек знал: через определенный срок этот запах въедается во все деревянное в любом баре на свете, и ни один из изобретенных очистителей не в состоянии его искоренить. Но здесь запах казался резким... чуть ли не свежим.
Усевшись на табуретку, он оперся локтями на обитый мягкой кожей край стойки. По левую руку оказалась вазочка для арахиса - сейчас, разумеется, пустая. Первый раз за девятнадцать месяцев Джек зашел в бар - и его обычное везение! - тот оказался пуст, проклятый. Все равно на него мощной мучительной волной накатила тоска по прежним временам, а страстное физиологическое желание выпить распространилось от живота Джека к гортани, рту и носу. Ему казалось, что по дороге оно заставляет живые ткани съеживаться, ссыхаться и требовать чего-нибудь влажного, холодного... да побольше, С дикой, безумной надеждой Джек ещё раз взглянул на полки, но те были по-прежнему пусты. Он обиженно и смущенно ухмыльнулся. Пальцы, медленно сжавшиеся в кулаки, оставили на обитой кожей стойке бара крошечные царапины.
- Привет, Ллойд, - сказал Джек. - Сегодня вечером дела не очень-то идут, а?
Ллойд подтвердил. Ллойд поинтересовался, что Джек будет пить.
- Честное слово, я рад, что ты спросил, - сказал Джек. - Правда, рад. Оказывается у меня в кошельке - две двадцатки и две десятки, и я уж начал бояться, что сидеть им там до следующего апреля. Тут ведь поблизости ни одного "Семьодиннадцать", можешь себе представить? А я-то думал, эти тошниловки завелись уже и на луне, мать её так.
Ллойд выразил сочувствие.
- Ну, так вот что, - объявил Джек. - Налей-ка мне ровно двадцать мартини. Ровно двадцать, так вот, казане. По одному за каждый месяц, что я был в завязке, и стаканчик для кайфа.
Можешь это сделать, а? Ты не слишком занят?
Ллойд сказал, что вовсе не занят.
- Молодчина. Выстроишь этих марсиан вдоль стойки, а я всех прикончу по очереди. Бремя белого человека, Ллойд, дружище.
