— Думаю, вот это сгодится, — сказал Грифус, трогая псевдофомку.
— Думаешь?.. — переспросил полковник.
— Думаю, шеф.
— Дело хозяйское…. — Иггл подошел к нему сзади и огрел железкой по черепу.
— Уй… уй… — запричитал Грифус, медленно падая на колени. — Как больно-то, шеф!.. Вы не могли бы чуть полегче?
— Мёбиус, не будь ослом! Бить нужно сильней, иначе ты не потеряешь сознание.
— Да, пожалуй… Но все же…
Не затягивая дискуссий, Иггл ударил еще раз.
— А! — вскрикнул Грифус. — Шеф, это… невыносимая боль! — Пощупав затылок, он предъявил полковнику ладонь. — У меня кровь, шеф!
Трое потерпевших испуганно отшатнулись.
— Так и должно быть, Мёбиус, — сказал полковник. — Это не у тебя кровь, а у Грифуса.
— Да, действительно, — всхлипнул Грифус. — Логично.
— Мне придется подать жалобу на негуманное обращение с арестованным, — предупредил я.
— Запишем в протоколе, что ты оказал сопротивление, — меланхолично сообщил Иггл. — Ты готов, капитан?
— Готов, — простонал Грифус.
— Ыыхх! — Полковник ударил его в третий раз, и тот, секунду пошатавшись, рухнул на пол.
— Убили! — завопил я. — Вы убили мое тело! Свидетели! У меня есть свидетели!
Потерпевшие принялись вразнобой пожимать плечами: мол, ничего особенного не заметили.
Иггл пощупал Грифусу пульс.
— Живой. Ну-ка, помоги.
Мы перенесли тело к рамке и положили между штангами. Иггл взял зверушку.
— Надеюсь, Грифус, ты сознаешь, что песенка твоя спета, поэтому если ты вдруг… — Он не успел закончить, вновь позвонила жена. — Да, Крошка. Нет, не забыл. Освобожусь через пять минут. Целую, Крошка. Да, Крошка… Грифус, бегом! — рявкнул он.
Я шагнул к бездыханному телу.
Иггл опустил трубку и встал рядом.
— Только попробуй что-нибудь схимичить… — пригрозил он, засовывая руку в овцеящера.
Скок!
Мне показалось, этот переход был самым долгим. Четыре миллисекунды, а то и пять. Вот так: «скккккккккккок». И слово «схимичить» тоже растянулось в резиновую нитку:
— Схимичччччччччччч…
— …ить, — закончил я за Иггла.
— Что? — спросил он, глядя снизу-вверх.
— Ничего, Грифус, — сказал ему Грифус.
— Что ты сказал?
— Я сказал: ничего.
Иггл схватился за штангу и начал подниматься, а поднявшись, схватился за голову. Потом осмотрел свое тело и схватился еще крепче. Красная рубаха и мятые штаны болотного цвета могли бы его скомпрометировать — раньше, когда он был полковником Максом Игглом. Теперь, когда он стал скакуном Карлом Грифусом, эта одежда была ему к лицу.
Я швырнул плюшевую игрушку в сейф и скомандовал:
— Наручники, капитан!
— Есть, господин полковник! — браво отозвался экс-Грифус.
Экс-Иггл тихонько завыл. Все было слишком очевидно.
— Мёбиус… — безнадежно вымолвил он.
— Что, Грифус? — издевательски произнес капитан.
— Но у меня же есть свидетели!
Потерпевшие не перестали пожимать плечами еще с прошлого раза.
— Я бы не ввязался в эту авантюру, — проговорил юноша. — Но… уважаемый скакун взял с меня не так дорого. Я не привык экономить, однако эти деньги уже не мои.
— Ясен день! — весело откликнулся старик. — Бабло лишним не бывает. Пусть мне осталось не так много, но я возьму от жизни все! На свои семнадцать лимонов…
— Шестнадцать с половиной, — поправил капитан.
— Все, что полагается — мое! Солнце!.. Пляжи!.. Коньяк!.. Шикарные девоч… — он вдруг закашлялся.
— Девочки?.. — студент мелко, по-стариковски, рассмеялся. — Ну что ж… Девочки. Да!
— Ну а вы, сударыня?.. — воззвал Иггл из тела Грифуса. — Вы-то как оказались в этой шайке? Что на что вы могли поменять? Вы же тут одна…
— Я не одна, я с мужем, — ответила она, обнимая новоиспеченного капитана.
Тот, сияя, повернулся ко мне:
— Господин полковник…
— Просто Макс, — отмахнулся я. — Можно без формальностей, дорогой Мёбиус.
— А можно без «Мёбиуса»?
— Нельзя. Не горюй, скоро привыкнешь. День-два, и будешь натуральный Мёбиус-Мёбиус. Мне поначалу тоже…
— Как?! — Грифус громко высморкался в рукав. Четвертый архив — не пятый, прививается быстро. Он высморкался еще раз. — Как это «тебе тоже»?.. Значит, ты не впервые?! Ты уже?..
— Помалкивай, уголовная сволочь, — произнес я неторопливо, со вкусом. — Какое тебе дело до моего прошлого? Особенно теперь… — Я подергал его за наручники. — Я, может, и сам уже не помню. Память, архив номер пять… Пройдут сутки, и о прежней жизни в твоем мозгу не останется ни единого бита. Да и зачем тебе помнить все эти гербы, родовые имения, фамильный фарфор…
— На каторге от них толку не будет, — вставил капитан.
Отобрав у Грифуса свои сигареты, он недоуменно осмотрел пачку и бросил ее в урну.
— Откровенно говоря, Макс… это была не самая простая операция в моей жизни.
Я хотел ответить: «Главное, чтоб не последняя», но в этот момент мне позвонили.
— Да, Крошка, — сказал я. — Нет, не забыл. Что?.. Пять минут?.. Нет, Крошка, мы уже закончили. Я свободен.
Александр Громов
Сила трения качения
Иллюстрация Владимира Овчинникова
Больше всего на свете Виссарион Шпынь, дипкурьер на службе у правительства Лиги Свободных Миров, ненавидел космические полеты — именно то, с чем он постоянно сталкивался по долгу службы и от чего тяжко страдал, не собираясь, однако, подыскивать себе другое занятие. Если работа не приносит удовольствия, его не заменит никакое жалованье — эту аксиому Виссарион затвердил давно. И действительно: не высокое жалованье и не премиальные за образцовую службу удерживали его от перемены профессии, а законная гордость специалиста высокого класса, сознающего, что мало кто способен справиться с этой работой лучше него. Быть может, на всю громадную зону Лиги наберется, если хорошенько поскрести, пяток таких людей, но уже десяток не наберется наверняка. Приятно ощущать себя одним из немногих!
Деньги — пыль. Совсем другое дело знать, что живешь на свете не зря, что после трудной миссии начальник с особым чувством жмет тебе руку, молчаливо признавая, что ты, вопреки всем опасениям, опять выполнил задание образцово, и уж верх удовольствия случайно подслушать реплику: «Когда диппочту возит Шпынь, я спокоен. Если не справится он, то не справится никто. С таким рвением и чувством ответственности сталкиваюсь впервые. Какое счастье, что он не карьерист! Ну просто образец человека на своем месте!..»
Приятно, слов нет. И все-таки космические перелеты были для Виссариона Шпыня той зловредной ложкой дегтя, которая всегда дает понять человеку, что он не в сказку попал и обязательно должен за что-то страдать. То ли за собственные просчеты, то ли за ошибки руководства, то ли за первородный грех, то ли вовсе без всякой причины. Родиться человеком и никогда не мучиться вообще трудно, если только не родился жизнерадостным идиотом, о чем вряд ли стоит жалеть. Добиться преобладания приятного над неприятным и примириться с тем, что неприятного все же не избежать — только это и остается.
