Не медля, Шеп грубо развернул голову Цьева другой стороной и принялся за левое ухо. Нового крика не последовало. Шеп разогнулся и отступил, сжимая в кулаке отрезанные кончики ушей. Руки Кшана бессильно разжались, и Цьев соскользнул вниз…
Цьев лежал на коленях Кшана, дрожа всем телом. По его вискам сбегали вниз крупные, величиной с горошину, слезы. Он тихо, еле слышно скулил. Кшан едва сдерживался, чтобы не заплакать самому. Он поднял братишку, усадил его, прижал к себе его вздрагивающую головку, обнял худенькие, ослабевшие плечи.
— Я не хочу!!! Зачем вы это сделали?!! — отчаянно зарыдал лешонок. Зачем?!! Я не хочу быть похожим на человека!!! Я вас… ненавижу!!!
Цьеву так хотелось избить брата, но он слышал, что Кшан горько стонет: видимо сам не верит, что позволил так надругаться над братишкой.
Наклонившись над Цьевом, Кшан замер, осторожно, самым кончиком влажного языка касаясь кровоточащего края изувеченного маленького ушка…
Кшан стремился облегчить боль Цьева, а у малыша не было сил сопротивляться нежности брата, в искренность которой он больше не верил. Боль, конечно же, притихла, но не ушла совсем, она переселилась глубже, и девятилетний малыш в ту ночь впервые в жизни узнал, как болит сердце…
Тогда Цьеву казалось, что он теперь остался один. У него больше нет ни родных, ни друзей. Он позволил Кшану привести себя домой, но несколько недель подряд он не приближался ни к кому из старших леших, подпуская к себе только свою маленькую верную подружку Шелу. Она старательно вылизывала изуродованные ушки Цьева, пока ранки совсем не затянулись, и маленькие лешата сидели в углу землянки долгими зимними ночами, оберегая от всех свой растерзанный мирок.
Только потом, не сразу и не вдруг братья помирились. Сначала Цьев просто не выдержал потухших виноватых глаз Кшана и простил его. А потом, взрослея, он понял, что Шеп и Кшан искренне хотели уберечь его от роковых ошибок, и никогда бы не поступили с Цьевом так, если бы существовал какой-то иной способ… И лешонок уже больше не держал зла на тех, кого любил. Только нестерпимая горечь вспыхивала в нем до сих пор, когда он вспоминал ту сцену. Ему было так жалко себя!..
…Цьев проглотил старую обиду, возвращаясь в настоящее. Картофелина давно остыла у него в руке. Видно, пауза затянулась.
Цьев хотел съесть картошку, но почувствовал, что аппетит пропал. Забросив картофелину в костер, Цьев поджал ноги и обнял голые колени.
Волосы отрастали, и он безропотно позволял брату постригать его. Потому что верил, что старшие поступают правильно. Но вот уши-то нипочем не отрастут. И Цьев люто возненавидел свое отражение. Его внешность теперь была совершенно человеческой. Крошечные рожки были скрыты лохматыми короткими прядями, уши стали округлыми. И для юного лешака это было настоящей мукой!
Ведь у леших Шерша не росли ни борода, ни усы. Вместо них у лешего, становящегося мужчиной, щетиной покрывались удлиненные кончики ушей. А Цьеву теперь по милости Шепа с Кшаном никогда не суждено быть похожим на настоящего взрослого лешего… То-то девушки все время прячут улыбки… Ох, какой стыд все-таки!
Цьев помрачнел, покосился исподлобья на людей.
Эти двое сидели молча, сделав вид, что их ни капельки не волнует Цьев. Они ни о чем не спрашивали, и вряд ли догадывались, о чем думал леший в эти минуты. Однако Кшан был прав, эти люди очень проницательны.
— Я вижу, тебе совсем плохо, парень, — произнес толстый, глядя в сторону.
— А что может быть хорошего? Во всяком случае не то, что я тут сижу с вами в то время, когда мне нужно быть с Кшаном! Почему Хранителю понадобилось послать меня сюда? — с тоской проговорил Цьев. — Одно хорошо: то, что вы сейчас далеко от них и под моим присмотром.
— Значит, ты до сих пор нам не доверяшь? — спросил брат Валентина.
— Я терплю вас, потому что так просил меня Кшан. Если же я посчитаю, что вы пытаетесь причинить вред одному из нас, я убью вас, — угрюмо ответил Цьев.
— Это после всего, что Сергей сделал для твоего брата? — укоризненно вздохнула женщина.
Она была немного права. Пока Кшан лежал в мансарде деревенского дома, Цьев вынужден был мириться с тем, что надоедливый толстяк возился с Кшаном. И в чем-то человек, конечно же, помог… Хотя что теперь, целоваться с ним?
— Вы всего лишь люди, а поступки людей значат что-то только тогда, когда они совершаются, — строго ответил Цьев. — Вы помогали Кшану. Но это было давно. Сейчас вы спокойно сидите и слушаете меня. И это не опасно. Вы едите картошку, и это тоже не опасно. Но потом Сергей может встать и подойти вон к тому дереву, рядом с которым лежит корявый сук. А это уже будет опасно. Поэтому я всегда начеку.
— Какой сообразительный парнишка, — промямлил Сергей.
Цьев различил досаду и злую насмешку в голосе человека, но из последних сил постарался сдержаться. Он все еще хорошо помнил просьбу Кшана.
— Вы поели? — мрачно спросил Цьев.
— Будем считать, что да, — толстяк поджал губы и встал. — Ну, и куда мы дальше держим путь? Логово близко?
Ненависть вспыхнула в душе Цьева, как сухая лучинка. Зачем Сергею знать, близко ли Логово? Что на уме у этого грузного человека?
Чем больше Цьев смотрел на Сергея, тем все яснее виделось ему отчетливое внешнее сходство этого человека с мордатым толстяком Пряжкиным.
— Эй, парень, да что с тобой? — с тревогой спросил Сергей и сделал шаг в его сторону.
— Не подходи ко мне, толстый! — взвизгнул Цьев.
— Слушай ты, леший полосатый! Что за разговор? — возмутился человек. — Что ни слово, только и слышу: «толстый», «толстый»! Еще не известно, до каких размеров тебя разнесет лет через тридцать…
— Никуда меня не разнесет… — пробурчал Цьев. — Лешие не толстеют!
— Это почему же? — удивился человек.
— Шеп говорил, что у леших всегда нормальный… этот… ну… обмен вещей… — пояснил Цьев, не сводя глаз с человека.
— Веществ, — усмехнулся человек. — Веществ, а не вещей…
— Да мне наплевать, я ни с кем ничем меняться не собираюсь! — настороженно проговорил Цьев. На следующий шаг Сергея он отреагировал резким прыжком: — Не подходи ко мне, или я тебя убью!
— «Убью, убью!» Да ты другие-то слова какие-нибудь знаешь? — рассердился человек. — И что ты всю дорогу на меня крысишься? Я ведь к вам в гости не напрашивался…
— Сережа, оставь ты его! — вскрикнула женщина, когда Цьев поднял руки с выставленными до отказа ногтями. — Не приставай к нему, он же сумасшедший!
— Никуда я вас не поведу! — завопил Цьев, едва сдерживаясь, чтобы не броситься на толстяка. — Вы все одинаковы! Ноги вашей в Логове не будет!!..
