Как голубая колибри, взлетела она на вершину и ударила по стволу веткой. Пальма стала вытягиваться и вытягиваться и коснулась наконец самого неба. Она привязала пальму к небу и протянула мне руку. Я осторожно вступил на небо, но голова моя закружилась.
Вдруг я услышал музыку. Бодрые звуки веселой пляски, которую исполняют после удачной охоты на тапира.
— Только не вздумай глядеть на пляски! — сказала она, оставляя меня одного.
— Куда ты? — спросил я, но она уже исчезла.
И я остался стоять перед пустотой, а сзади гремела веселая пляска и слышался смех. Не в силах сдержать любопытство, я обернулся. Это плясали скелеты.
Я задохнулся от ужаса и побежал в пустоту. Но тут возвратилась она и стала бранить меня за то, что я нарушил запрет. Потом принесла воды и стала смывать с моего тела белые пятна, которые выступили на нем во время страшной пляски.
Где-то под сердцем у меня открылась холодная пустота. Я окинул небо широко открытыми невидящими глазами и вдруг побежал к тому месту, где была привязана пальма. Ударил по стволу веткой и понесся к земле.
С грустью смотрела она мне вслед:
— Зачем ты бежишь от меня? Ты все равно ничего не сумеешь забыть.
Все случилось так, как сказала звезда. На земле я заболел страшной, неизлечимой болезнью.
И вот я умираю, Дениз. Но я ничего не могу забыть.
Поезжай в Амазонас, Дениз. Там, в самом сердце сельвы, течет река Шингу. Разыщи маленькое гордое племя шеренте, и ты узнаешь конец сказки о нас с тобой. Я так и не досказал тебе эту сказку в тот последний вечер. Помнишь? Моя бабка была шеренте, Дениз.
"Вот откуда индейцы узнали о том, что там, наверху, их вовсе не ждет блаженство, хотя и светят им оттуда звезды, ласково маня в небеса", заканчивала сказку моя бабка-шеренте…
Что ты так смотришь на меня, Дениз? У тебя совсем пусто в глазах. Пусто, как на небе. Почему ты не плачешь? У тебя нет слез? Или, может быть, тебя просто не научили плакать? Вон оно в чем дело… Кому я обязан счастьем? Таволски? Генералу? Начальнику военного ведомства? А может быть, тебе, Дениз? Ты все же зарегистрировалась и позволила снять с себя молекулярную карту. Зачем ты это сделала? Зачем?!
Да? Понимаю… Ты очень соскучилась. Не знала, что я умираю. Не знала, что я все равно умираю. Ты не вынесла одиночества, Дениз.
Нет, не прикасайся ко мне. Я говорю не с тобой, а с Дениз, которая просто не вынесла одиночества и теперь плачет у себя дома. А ты даже не умеешь плакать. Ты, наверное, второго сорта? Ведь правда? Благодетели решили немножко сэкономить на мне… И то верно, стоит ли особенно стараться из-за каких-нибудь двух дней…
Значит, ты все же не выдержала, Дениз. Мне очень жаль тебя, бедняга. Нам сильно не повезло. Мы не заслужили такого невезения.
Но зачем такое мучение! К чему вся эта низость напоследок! Конечно, они хотели сделать как лучше. Таволски прекрасный парень, но нельзя же быть таким идиотом! Кого они думали провести? Меня? Меня? Меня?! Нет, я не желаю вам, майор медслужбы Таволски, такого конца. Не желаю. Так безнадежно испортить последние минуты. Имейте хоть уважение к смерти! Эрзац-любовь. Эрзац-смерть. Какой мрачный и пошлый юмор! Значит, все общество, вся цивилизация безнадежно больны, если могут себе позволить такое…
Уберите же ее от меня! Уберите-е-е-е!..
11 августа 19** года. День. Температура 40,2.
Пульс учащенный и аритмичный (коматозное состояние)
Капитан медицинской службы Тони Вайс. Попрошу вас выйти в коридор, мадам. Мне нужно вам сообщить нечто важное.
Дениз выходит вслед за Тони из палаты.
Тони Вайс. Постарайтесь забыть все, что вы здесь видели и слышали. Аллан… Он принял вас за… другую. У нас есть прекрасные психиатры, которые помогут вам забыть все это. Вы еще молоды, и вам нужно жить. Современная наука способна творить чудеса… Простите мне некоторое волнение… Дело в том, что я несколько не подготовлен к беседе с вами. Меня попросил майор Таволски, он… э-э-э… сильно переутомлен и отказ… попросил, чтобы я на время заменил его… Видите ли, мадам, ваш жених оказал очень важные услуги стране. Доктор Бартон был… является! Он является национальным героем. Поэтому правительство сделало все возможное, чтобы… Одним словом, вы сейчас увидите сами. Попрошу вас принять эту таблетку. Совершенно безобидный препарат, предохраняющий сердце от эмоционального шока… А теперь пройдите, пожалуйста, в эту комнату.
Тони открывает дверь и пропускает Дениз вперед. Она делает два шага — и сейчас же останавливается на пороге. Улыбаясь, с протянутыми руками навстречу ей идет Аллан Бартон. Он молод, весел, подтянут и совершенно не изменился с того дня, когда она провожала его на аэродром.
Дениз. Какая низость! Как это античеловечно!
Тони Вайс. Куда же вы, мадам, куда? Постойте! А как же нам быть… с ним?
Дениз. Возвратите его по соответствующим каналам… И будьте прокляты!
Тони Вайс. Что?
Дениз. Будьте вы все прокляты!
В коридор вбегает сестра Беата.
Сестра Беата (Тони Вайсу). Скорее, доктор! Профессор Таволски только что впрыснул себе морфий! Больше, чем обычно, умоляю вас… скорее!
В моем бумажнике паспорт, служебное удостоверение, несколько разноцветных книжечек с уплаченными членскими взносами, но сам я — призрак, эфемерида. Я не должен ходить по этому заснеженному тротуару, дышать этим крепким, как нашатырный спирт, воздухом. У самого бесправного из бесправных, у лишенного всех жизненных благ и навеки заключенного в тюрьму больше прав, чем у меня. Неизмеримо больше!
Я так думаю, но не всегда верю в это. Слишком привычен и знаком окружающий меня мир. Ветки деревьев разбухли от изморози и стали похожими на молодые оленьи рога. Провода еле видны на фоне бесцветного неба. Они сделались толстыми и белыми, как манильский канат. На крыше физфака стынут в белесом сумраке антенны. Точно мачты призрачного фрегата. Химфак дает знать о себе странным — никак не разберу: приятным или, наоборот, противным, запахом элементоорганических эфиров. Привычный повседневный мир! И только память тревожным комком сдавливает сердце и шепчет:
Все мечты, все нереальность,
Все как будто бы зеркальность.
Навсегда ушедших дней.
Вчера еще было лето, а сегодня — зима. Как много лжи в этом слове: «вчера». Нет, не вчера это было…
У меня нет пальто. Вернее, оно висит где-то на вешалке, но номерок от него лежит в чужом кармане. И опять ложь: "в чужом". Не в чужом… Просто для этого еще не придумали слов.
Я иду быстро, чтобы не замерзнуть. Как-нибудь обойдусь без пальто. Раньше я часто бегал раздетым на химфак или в главное здание.
