— Э-э, гм… ваша честь, а кто первый свидетель? — резонно осведомился секретарь.
Потребовалась десятиминутная дискуссия с участием суда, прокурора и любителей поспорить из публики, чтобы разрешить эту немаловажную проблему. В конце концов постановили тянуть жребий; первым выпало отвечать Девиду Баррету.
Чуть улыбаясь, свидетель прошел вперед и занял свое место в узком проходе между креслами.
Ирвинг Шастер, который в нижнем белье был мало похож на официальное лицо, сурово прокашлялся.
— Ваше имя Девид Баррет?
— Совершенно верно.
— Род занятий?
— Инженер-машиностроитель, теперь на пенсии.
— Мистер Баррет, расскажите суду, что именно привело вас на Луну.
— Мне захотелось посмотреть, что же это такое — Луна. Время для путешествий у меня есть, деньги тоже.
Ирвинг Шастер искоса поглядел на Баррета сквозь толстые линзы очков; он давно заметил, что такой взгляд озадачивает свидетелей. Носить очки считалось в двадцать первом веке чудачеством, но врачи и юристы, особенно постарше годами, все еще пользовались ими. Больше того, очки стали как бы символом профессии.
— Вам «захотелось узнать», — повторил Шастер слова Баррета. — Это не объяснение. Почему вам захотелось?
— Боюсь, ваш вопрос сформулирован слишком неопределенно. Почему человек вообще поступает так, а не иначе?
Коммодор Ханстен довольно улыбнулся. Это именно то, чего он хотел: пусть пассажиры спорят и обсуждают вопрос, который всем интересен и вместе с тем не вызовет ни обид, ни чрезмерных страстей. (Ну, а если такая угроза возникнет, от него зависит навести порядок в суде.)
— Я признаю, — продолжал адвокат, — что мой вопрос нуждается в уточнении. Попробую сформулировать его иначе.
Он подумал немного, перебирая свои бумаги — всего-навсего листки из путеводителя. На полях Шастер набросал кое-какие вопросы, просто так, для вида. Он не любил выступать в суде с пустыми руками. Сколько раз в его практике несколько секунд мнимой консультации с бумагами приносили неоценимую пользу.
— Верно ли будет сказать, что Луна привлекла вас красотами ландшафта?
— Да, отчасти и это. Я просматривал путеводители, видел кинофильмы и не раз спрашивал себя, насколько они отвечают действительности.
— И к какому выводу вы пришли теперь?
— Я бы сказал, — сухо ответил свидетель, — что действительность превзошла все мои ожидания.
Его слова были встречены дружным смехом. Коммодор постучал по спинке своего кресла.
— Призываю к порядку! — воскликнул он. — Иначе мне придется удалить нарушителей из зала суда!
Как он и ожидал, это замечание вызвало новый, еще более сильный взрыв смеха. Ханстен предоставил пассажирам посмеяться вволю. Наконец веселье стихло, и Шастер продолжал допрос. Он совершенно вошел в роль.
— Это очень интересно, мистер Баррет. Вы прилетели на Луну, потратили столько денег, чтобы полюбоваться видами. Скажите, пожалуйста, вам приходилось видеть Гранд-Каньон?
— Нет. А вам?
— Ваша честь! — воззвал Шастер к председателю. — Свидетель неправильно держит себя.
Коммодор строго посмотрел на Баррета, но тот ничуть не смутился.
— Мистер Баррет, не вы ведете допрос. Ваше дело отвечать на вопросы, а не задавать их.
— Милорд, я приношу суду извинения, — ответил свидетель.
— Гм… Разве я «милорд»? — неуверенно обратился Ханстен к Шастеру. — Мне казалось, что я «ваша честь».
Юрист поразмыслил с важным видом.
— Я предлагаю, ваша честь, чтобы каждый свидетель соблюдал те формы, к которым он привык в своей стране. Это вполне допустимо, пока проявляется должное уважение к суду.
— Хорошо. Продолжайте.
Шастер снова повернулся к свидетелю.
— Хотелось бы услышать, мистер Баррет, почему вы сочли нужным отправиться на Луну, хотя далеко еще не осмотрели всю Землю? У вас были какие-нибудь веские причины для столь нелогичного поведения?
Вопрос был отличный, как раз такой, который мог занимать всех, и Баррет постарался ответить убедительно.
— Я довольно хорошо знаю Землю, — медленно произнес он с ярко выраженным английским произношением, таким же редким, как очки. — Жил в гостинице «Эверест», побывал на обоих полюсах, даже спускался на дно впадины Калипсо. Словом, немало повидал, и родная планета уже не могла меня ничем удивить. А в каких-нибудь сутках пути — Луна, все новое, совсем другой мир. Новизна меня и привлекла.
Ханстен только краем уха слушал обстоятельный, неторопливый анализ. Пока говорил Баррет, он мог без помех изучать остальных. Коммодор успел уже составить себе представление о команде и пассажирах, определил, на кого можно положиться, от кого ждать подвоха, если дело обернется худо.
Наиболее надежен, естественно, капитан Харрис. Коммодор хорошо знал людей этого склада, он часто встречал их в космосе, но еще чаще в учебных центрах, например в Астротехе. (Когда Ханстен выступал там с лекциями, перед ним всегда сидели подтянутые, аккуратно выбритые Паты Харрисы). Пат толковый молодой человек со склонностью к технике, но лишенный честолюбия, нашел себе работу как раз по плечу в таком месте, где от него требовались только осмотрительность и учтивость. (Ханстен не сомневался, что миловидные пассажирки особенно ценили в нем второе качество.) Он добросовестен, дисциплинирован, суховат, будет честно выполнять свой долг и — в отличие от многих более одаренных людей — умрет мужественно, без жалоб. Это может оказаться особенно ценным здесь на пылеходе, если их не выручат через пять дней.
Не меньшая ответственность выпала сейчас на стюардессу мисс Уилкинз. Это не стандартный тип космической стюардессы: пресное обаяние и застывшая улыбка. Ханстен успел определить, что мисс Уилкинз девушка с характером и образованная. Впрочем, то же самое можно было сказать и о многих девушках ее профессии.
Словом, с командой ему повезло. А как пассажиры? Разумеется, они незаурядные люди, иначе они вообще не оказались бы на Луне. В кабине «Селены» собрано изрядно ума и талантов, но в том-то вся нелепость положения, что ни ум, ни дарование их не выручат. Здесь важен характер, сила духа — попросту говоря, мужество.
В двадцать первом веке мало кому нужно было физическое мужество. От рождения и до самой смерти люди ни разу не глядели в глаза опасности. Пассажиры «Селены» не были подготовлены к таким испытаниям, а на играх да развлечениях далеко не уедешь.
Не пройдет и двенадцати часов, сказал себе коммодор, как появится первая трещина. К тому времени всем станет ясно, что какое-то препятствие задерживает спасателей, и что эта задержка может оказаться роковой.
