хоть и проглядывает истина порой и в его историях. Черт… Беспокоит он меня, как никто другой.
Только теперь о нем и думать нечего – не могу я с ним пока ни связаться, ни встретиться. Подумаю
о нем, когда ближе к Берлину буду… а сей час не за горами. Когти драть в Берлин надо будет сразу,
как только деньги удастся добыть, – здесь нам с поляками теперь долго торчать нельзя. Немцы за
нами скоро на чужую землю придут… а мы от них на их земле скроемся – и на север рванем. Как
на хуторе Улафа схоронимся, – так и успокоимся. А в Берлине мои люди… мои документы, мой
транспорт. Берлин – не только подготовленное государством российским пристанище Ульриха
Ларсена… Берлин – наиболее подходящим образом оборудованная берлога гера Вебера,
наилучшим видом оснащенное логово Вольфа. Там все для меня и моих людей – и для тайного
нахождения, и для отхода на восток и север. На крайний случай есть еще Франкфурт, но лишь – на
очень крайний случай. Есть у меня связи и в Баварии, и в Саксонии… но я был бы рад, через
Пруссию пройти и покончить с пограничными переходами. Хорошо, если на прусских землях круг
замкнется, и нам не придется по стране колесить, решая задачи через ненадежные контакты в
Мюнхене. Черт…
А к черту… Пора перейти к разработке плана по добыче денег. Заткнул уши наушниками,
улетая с песнями то на простирающиеся перед моей памятью равнины Отечества, то на
заснеженные вершины высоких скал северного пути. Только краем разума задеваю, гложущую
меня неизвестностью, польскую землю за окном… ведь в мою голову в доподлинном виде вошло
пока только несколько улиц Варшавы – города, в моей памяти до сих пор расчерченного только на
карте.
Глава 6
132
Мои подопечные из участка вернулись взвинченные, вымотанные и растрепанные. Войцех
сразу взялся за водку, шумно отвинчивая пробки с бутылок, а Агнешка – за воду, так же шумно
открывая краны душа. Оба решили залиться под завязку. Последую их примеру – напьюсь с
Войцехом и вломлюсь в душевую к Агнешке. “Пить – так пить!”: сказал котенок, которого
потащили топить.
– Войцех, мы с тобой сейчас напьемся так, что ирландский степ на столе спляшем! Пей, как в
последний раз! И я так! Как в последний!
Угрюмая усмешка мрачного поляка стала веселее, когда мы зазвенели бутылками,
запрокинутыми в глотки.
– Как в последний раз, – это мне по душе, Ян, это по мне! Я всегда так!
– С этого дня все не так, как всегда, будет! Сказал я, – в последний раз ешь, пьешь и спишь,
значит, – в последний! После этой попойки я тебе пить больше вообще не позволю! Я тебя
натаскивать начну и продолжу, пока не сделаю из тебя стоящего бойца, Войцех! Про пьянство ты у
меня завтра забудешь, и вспомнишь про воинскую дисциплину!
– Ян, да ты что? Напился уже совсем, да?
– Когда я совсем напьюсь, в лес пойдем – тренироваться! Это после народных песен и плясок
на столе! Так у меня заведено, порядок у меня такой! Обещал я себе, что по тебе спецназ сохнуть,
как красна девица, будет! А данных себе обещаний я не нарушаю – никогда! И тебе – слово дам,
что сделаю! Еще и торжественно!
– Ян, да ты… Да я…
– Да, точно. Мы надрались круче ирландских задир. Завтра начнем тренировки.
Я не вспрыгнул на стол, а свалился, засыпая. Придется пляскам подождать, пока я проснусь, как
и моей девушке.
Глава 7
Агнешка и не подумала прерывать наше с поляком пьянство – она к нам и подойти не
осмелилась. А мы о себе позаботиться были не в состоянии, так что ночь мы с ним провели валяясь
в непотребном виде на так и не накрытом к ужину столе. Не просто мне далось отодрать себя от
места перепоя и перейти на другое, покидая беспробудно дрыхнущего поляка. Экран компьютера
засветил мне в сощуренные глаза раньше рассветного зарева. Черт… Хоть бы и не пробуждаться.
Сжимая руками больную голову, встал из-за стола и молча показал Агнешке на стул.
Оборотился к стене, стараясь не смотреть на горящий адским огнем монитор. Среди режущего
глаза сияния текст будто обрушен в бездну беспроглядного мрака. Похоже, что экран под моим
кулаком пустил тонкие трещины, – просто, он пылает пламенем в моих глазах, а текст в моей
голове падает в мглистые пропасти. Не знаю, что я написал, не понимая, что пишу, не различая
написанного.
– Читай.
Оставил ее на время, отмахиваясь от ее вопросов, как от мух. Ищу тишину, темноту и холод.
Только больную голову приклонить никак нигде не получается. Открыл морозилку – льда нет.
Здесь мне буйной головы не сложить – надо продолжить поиск. Склонил трещащую и гудящую с
вечера голову под краном и включил холодную воду. Стылая струя врезалась в шею, как нож, и я
выдернул голову из-под воды. Право, как нож, право, как на плахе. Черт…
Заслышал сдержанный плачь Агнешки, подошел к ней, пригасил экран и оперся на спинку
стула, склоняясь над ней… над ее хрупким плечом, осыпанном золотом ее волос. Она старается
незаметно отереть глаза.
– Прочла?
– Вольф, я… Этот человек… Это ужасно… Он же прав и… Он подвергается опасности… Они
же настигнут его и… Только что мы можем сделать?..
Я криво ухмыльнулся и сощурил косой глаз, хватая и стаскивая со стула девушку. Кружу ее,
растерянную, и свечусь – ведь вокруг меня летают солнечные лучики ее волос.
– Вольф, хватит… Как ты можешь веселиться, когда кто-то мучается?
133
– Так же, как страдать, когда кто-то радуется!
– Вольф, ты же читал!.. Ты читал, в какой беде оказался этот благородный человек! Мы не
можем не думать о нем, мы должны что-то сделать! Только нам нечем ему помочь!
Посадил ее себе на колени, утопая в ее волосах и впиваясь в ее шею поцелуями.
– Как же, нечем? Тебе есть, чем…
– Вольф, не трогай меня. Я прочитала его послание и… Я не могу думать ни о чем другом,
кроме него… кроме горя и беды этого человека. Хватит, Вольф.
– Ты же сказала, что только и можешь думать об этом благородном человеке и его беде, –
выходит, можешь думать только обо мне и моей беде, а моему горю ты помочь можешь.
Агнешка, негодуя, гордо вскинула голову, останавливая мою руку.
– Вольф, у тебя только одна беда на уме всегда!
