Я напомнил о сражении с Золотой планетой:
— Наши враги так до конца и не знали, на что мы способны. Иначе они побоялись бы сближения со звездолетом.
Она раздумывала, потом осторожно проговорила:
— Почему ты вспоминаешь об этом?
— Так — вспомнилось…
— Ты думаешь, Андре еще жив? Мы ничего о нем не узнали и не смогли ему помочь… Ты ведь и сам в Персее высказался за возвращение…
— Тогда не могли помочь, поэтому и проголосовал за возвращение.
— По-твоему, с тех пор положение изменилось?
Я сделал вид, что устал от разговора. Мне не хотелось раскрывать, что тревожило меня. Пока мы не прибудем на Землю, ничто не будет известно достоверно.
В один из дней, когда я кое-как ковылял по аллее парка, Леонид сказал, что хочет со мной поговорить.
Я догадался, о чем он собирается говорить.
— Хочешь здесь? Или пойдем ко мне?
— Лучше у тебя, чтоб никто не помешал.
В комнате на стене висел график возвращения: светящаяся линия — наш путь до Земли, и ползущая по ней красная точка — звездолет. Красная точка приближалась к концу светящейся линии, одиннадцать месяцев отделяло нас от звездных скоплений Персея, почти пять тысяч светолет. Две трети пройденного пути я лежал без сознания.
— Через месяц — Ора, через три — Земля, — сказал я, указывая на график.
— Да, Ора через месяц, а Земля через три, — отозвался он. — Для меня это не имеет значения.
— Почему такая мировая скорбь?
— Ты понимаешь, в чем дело Эли.
— Да, конечно. Причина — в Ольге. Что же ты мне хочешь сказать об Ольге?
У Леонида посерело лицо. Он не принимал моего холодного тона. Но он твердо решил сохранять спокойствие.
— Ты знаешь, как она относится к тебе. Когда ты болел, она забрасывала корабль, дни и ночи сидела у твоей кровати…
— Ну и что же? — сказал я. — Какой ты делаешь вывод?
Он бешено впился в меня черными зрачками:
— Почему ты не женишься на ней? Почему, Эли?
— Странно слышать от тебя такие советы, Леонид.
— Нет! — крикнул он. — Ничего нет странного, слышишь, Эли! Если ты бесчувственный… Нельзя над ней так издеваться! Почему ты молчишь? Нет, почему ты молчишь?
Я раздумывал, что ответить ему. Ни он, ни Ольга не поняли бы того, что совершалось во мне. Они нормальны. А я иной. То, чем я теперь жил, не допускало рядом с собою никакой другой страсти. Я не мог разрешить себе отвлечься даже на маленькую любовь — а Ольга заслуживала любви большой, спокойным разумом я это понимал.
Объяснять это Леониду было напрасно. Я сказал:
— Я молчу, потому что ожидал не вопросов, а просьбы от тебя, такой просьбы, после которой мне оставалось бы пожать тебе руку и сказать: ты прав, мне нечего возражать.
— Вот как, ты ожидал просьбы вместо вопросов? Тогда ответь: чего ты ожидал?
— Я ожидал, ты скажешь: Эли, Ольга не замечает, что ты равнодушен к ней, вообще ничего плохого в тебе не замечает, ей кажется, что в тебе сконцентрированы все человеческие достоинства, разумная и проницательная во всем остальном, в этом одном, в понимании тебя, она глубоко ошибается. Но мы с тобой, Эли, знаем, — так я думал, ты мне скажешь, — что ты, Эли, человек черствый и недостоин ее, счастья с тобой ей не откроется, вряд ли ты вообще можешь создать чье-либо счастье. А вот я, Леонид, не знаю иной радости, как быть всегда с ней — помогать ей, принимать ее помощь… И это также и ее счастье, не одно мое, ибо лишь со мной она осуществит лучшее в себе…
У Леонида так пылали глаза, что мне стало трудно смотреть на него.
— Ты не черствый, Эли, — это, пожалуй, напрасно… Ну, хорошо, допустим, я сказал бы тебе это своими словами… Что ан ты мне ответил?
Я подвел его к стене, где красная точка медленно — тысячекратно превышая световую скорость — ползла по прозрачно светящейся линии.
— Через месяц мы прибудем на Ору и там простимся. Ты останешься с Ольгой, я уйду. Вы будете бороздить космические просторы, а мне надо на Землю. Ты даже не подозреваешь, как мне надо на Землю!
Он обнял меня и вышел, не сказав больше на слова.
Когда в оптике появилась Ора, шел третий год нашей межзвездной одиссеи.
Мы шли в сверхсветовой области, и на Оре нас не видели. Зато мы отлично видели в оптике планету. Правда, это была картина прошлого, она непрерывно менялась — прошлое приближалось к настоящему.
Если вдуматься, это было странно: обычно настоящее отодвигается и становится прошлым. Здесь все шло наоборот: прошлое становилось настоящим.
На пространственных волнах локаторы показывали нам также, как Ора выглядит сейчас. Разницы не было.
Не долетев до Оры световых суток, «Пожиратель пространства» вынырнул из сверхсветовой области и — уже обычным материальным телом — продолжал движение в ненарушенном пространстве. Лишь после этого нас обнаружили.
Навстречу помчался один из звездолетов. Мы вскоре увидели, что это «Кормчий». На нем по-прежнему командовал Аллан. Он издалека засыпал нас приветственными депешами, спрашивая, что было в походе, отыскали ли мы следы Андре. Об Андре мы ответили сразу, а рассказывать остальное до встречи отказались. Он пригрозил, что уйдет в сверхсветовую невидимость, чтоб скорее добраться.
При общем смехе Ольга радировала: «Уходи! Все равно будем видеть твое суденышко».
Когда звездолеты вышли на параллельный курс, Аллан, передав командование помощнику, перебрался к нам. На радостях он перестарался. Даже Леонид охал, выбравшись из его объятий. Для меня одного Аллан сделал исключение как для больного. Зато он расцеловал меня громкими, как выстрел, поцелуями.
— Бродяги небесные! — орал Аллан минутой позже. — Куда же вы запропастились на два с лишком годика? Рассказывайте, рассказывайте: где? что? как?
Мы повели его в клуб. Там собрался весь экипаж. Нас тревожило: как на Земле? Чем кончился спор Веры и Ромеро?
Аллан уселся в кресло и оглядел нас сияющими глазами. Он радовался даже нашей тревоге за земные дела. Он не мог понять глубины томивших нас опасений.
— Какой спор? Чепуха, давно все успокоились. Правда, кое-что было — митинговали, как добрые наши предки. Ромеро гремел во все уши, сиял во все видеостолбы. Он отстаивал социальные основы с такой страстью, что наворачивалась слеза. Он кричал о предках, о потомках, о нас, о разрушителях, о звездожителях, о Большой, о Малых, Справочных и Академических. Кстати, Большая тоже высказалась за него. И вот настал день опроса, хоть и без того каждому было ясно, чем все кончится.
