Джина Мартинелли ощущала эту благодать Божью и сияние Его славы. Только… только где же Иисус Христос, спаситель наш и Господь? Она не чувствовала Его, не могла отыскать Его в этом едином…
Но если Христа здесь нет, то это не Царство Божье. Это уловки лукавого, Сатаны, который принимает миллионы обличий и посылает своих демонов, чтобы сбивать с пути верующих. Но ее-то он не обманет!
Она сложила руки и принялась громко молиться вслух. Она никуда не пойдет, она останется здесь и будет дожидаться единственного подлинного Бога.
* * *
Миниатюрная женщина в Шанхае сидела у окна, наблюдая, как дети ее правнуков играют во дворе. Как они подвижны! Когда-то и она была такой.
Внезапно, безо всякой подготовки и перехода, она ощутила присутствие богов в своей душе. Значит, пришло ее время! Она вдруг почувствовала себя снова почти молодой, почти сильной… это было хорошо. Но даже если бы и не было этого чувства — когда боги приходят за тобой, ты идешь за ними.
Один прощальный взгляд на детей, и она позволила богам забрать себя.
* * *
Анна Чернова проснулась в лазарете Св. Себастьяна, ставшем для нее тюрьмой, и судорожно вдохнула. Она ощутила проходящую сквозь все тело силу и на какое-то мгновение отчаянной надежды подумала, что это та же самая сила, которой насыщалась вся ее оставшаяся в далеком прошлом жизнь, состоящая из па и арабесков.
Но это было не так.
Это было нечто внешнее, отделенное от нее… но так не должно быть. Она могла бы принять эту силу в себя, стать этой силой, так же, как сила стала бы ею. Но Анна пока еще сдерживала последний шаг.
А там можно будет танцевать?
Нет. Не в том смысле, в каком она это понимала, там не будет великолепной работы мышц и конечностей, не будет прыжков и изгибов спины. Никакого создания красоты через физическое тело.
Нет.
Танцев не будет.
Но там была сила, и эту силу она могла использовать для своего рода побега из этого бесполезного тела, этого лазарета и этой жизни, лишенной танца. Откуда-то издали до нее донесся крик: «Нет! Анна, не надо!». Но она уже решилась. Анна вцепилась в силу, одновременно и отказываясь присоединиться к ней, и не в состоянии ее лишиться. Анна пыталась овладеть этой силой.
Она умерла, не успела сделать следующего вдоха.
* * *
Все тело Генри сотрясала дрожь. Оно было здесь. Оно было им самим.
А может, и нет.
— Это выбор, — прошептал Генри.
С одной стороны — все. Все сознание, вплетенное в глубинную суть самого пространства-времени, в точности так, как о том догадывался Уиллер и некоторые другие почти сотню лет назад. Сознание на квантовом уровне, на уровне волн вероятности, которое эволюционировало вместе со всей Вселенной.
А с другой — индивидуальность, именуемая Генри Мартин Эрдманн. Если он сольется со сверхсознанием, он перестанет существовать как личность, как отдельный разум. А для Генри его разум был всем.
Он колебался в подвешенном состоянии наносекунды, годы, эоны. Само время имело здесь иное значение. Находясь не там и не тут!
Генри мог «пощупать» силу и понимал, чем она является — и чем не является человечество. И уже видел вывод. Он нашел ответ.
— Нет, — сказал он.
И он снова лежал на кушетке, а Керри обнимала его, и рядом находились двое мужчин, слабо освещенных тонким лучом желтого света, словом, он снова стал смертным и одиноким.
И снова был собой.
* * *
Достаточно слившихся. Опасность миновала. Существо родилось — и это корабль, а большего и не надо.
Пятнадцать
Месяцы, чтобы опознать всех погибших. Годы, чтобы полностью восстановить ущерб, нанесенный мировой инфраструктуре: разрушенные мосты, здания, информационные системы. Но еще десятилетия — Дибелла знал это — будут длиться споры о том, что же на самом деле произошло. Теорий напекли множество. Мощнейший электромагнитный импульс, солнечная радиация, звездная радиация, галактическая радиация, атака инопланетян, глобальный терроризм, Армагеддон, активность тектонических плит, вирус, созданный методами генетической инженерии. Глупейшие предположения, легко опровергаемые, что, разумеется, нисколько не мешает собирать вокруг себя толпы верующих. Немногие выжившие старики говорили неохотно. Тем, кто говорил, по большей части не верили.
Джейк и сам с трудом всему этому верил.
Он так ничего и не сделал с томограммой Эвелин Кренчнотид и с результатами сканирования трех других, поскольку здесь не было ничего, что он мог бы понять. Все четверо, кстати, умерли в тот день.
— Только их тела, — всегда добавляла Керри. Она свято верила в то, что рассказал ей тогда Генри Эрдманн.
Ну, а он, Дибелла, верит ли в идеи Генри? Во вторник верил, в среду считал все это полной чушью, а в четверг снова верил. Случившееся нельзя было подтвердить, повторить в эксперименте. Это не наука. Это… что-то другое.
Дибелла продолжал жить своей нормальной жизнью. Он порвал с Джеймсом. Он продолжал навещать Генри уже и после того, как программа его исследований в Св. Себастьяне была завершена. Временами он обедал вместе с Керри и Винсом Джерачи. И был шафером у них на свадьбе.
Он присутствовал на дне рождения своей матери, когда ей стукнуло 65. Дорогостоящее, шумное сборище, организованное его сестрой в банкетном зале гламурного отеля в деловой части города. Новорожденная смеялась, целовала родственников, прилетевших из Чикаго, вскрывала пакеты и коробки с подарками. Когда она кружила в танце с партнером в костюме Дяди Сэма, Дибелла размышлял, хватит ли ей здоровья дожить до восьмидесяти.
И вообще, сколько людей в этом мире смогут дожить до восьмидесяти.
— Лишь потому, что большинство из них выбрало уход, мы, оставшиеся, потеряли силу эмерджентности, — говорил Генри, и Дибелла отметил это «из них» вместо «из нас». — Несколько атомов урана не образуют критической массы, и никакой цепной реакции не получится.
Дибелла сформулировал бы иначе: «Если у вас есть лишь несколько нейронов, то из них нельзя организовать мыслящий мозг». Но суть от этого не менялась.
— Если так много людей отказались от слияния, то это сознание должно будет снова… — Генри не закончил фразы — ни тогда, ни позже. Но Дибелла догадывался, что он хотел сказать.
— Давай, парнишка, не стой, — окликнул его Дядя Сэм, — найди себе партнера и танцуй!
Дибелла покачал головой, улыбнувшись. Как раз сейчас у него не было партнера, и танцевать он не хотел. Но, конечно же, старина Сэм был прав. Желание танцевать — товар скоропортящийся. И вообще, на большей части всего того, чем занимается человечество, уже проставлен штамп с датой истечения срока годности. В один прекрасный день поколение его матери, поколение, родившееся в условиях самого большого в истории демографического взрыва, достигнет восьмидесяти. И перед ними снова встанет та же проблема выбора, которая стояла перед Генри.
