По лицу Тео Хэссон понял, что его слова не произвели никакого впечатления. Выражение «настоящие полеты» в лексиконе подростков означало полеты опасные и незаконные, не подчиняющиеся никаким досадным правилам, основанные только на инстинктах; полеты ночью без огней, игра в салки в каньонах высотных зданий города… Неизбежным следствием такого сорта «настоящих полетов» был непрекращающийся дождь искалеченных тел, осыпавших землю в результате поломок аккумуляторов. Но для юности характерно прежде всего то, что она считает себя неподверженной бедам. Несчастные случаи всегда происходят с кем-то другим.
За годы работы в полиции Хэссон пришел к выводу, что главная трудность в споре с подростком — необходимость аргументации на эмоциональном, а не на интеллектуальном уровне. Он потерял счет своим разговорам с мальчишками, собственными глазами видевшими, как только что одного из их друзей размазало по стене здания или перерезало пополам бетонной опорой. Во всех беседах ощущался подтекст, похожий на древнее суеверие: погибший сам навлек на себя несчастье, каким-то образом нарушив этикет или правила группы. Он не послушался заводилу, или предал друга, или показал свой страх.
Смерть никогда не объяснялась тем, что юный летун нарушил закон. Ведь тогда допускалась бы мысль, что контроль и управление необходимы. Ночной необузданный летун, темный Икар, был народным героем. В эти моменты Хэссон начинал сомневаться в самой идее полицейской работы, в ответственности за других: может быть, это уже устарело? АГ-аппарат не только поощрял своего владельца к пренебрежению правилами, но и всячески содействовал ему, давая анонимность и несравненную подвижность. Какой-нибудь Черный Ястреб и его летающая команда могли за ночь покрыть тысячи километров и потом исчезнуть без следа, как капля дождя, падающая в океан общества. Почти всегда единственным способом привлечь дикого летуна к ответственности было его выслеживание в небе. Это было трудно и опасно, и число охотников всегда казалось смехотворно малым. И когда Хэссон оказывался рядом с заболевшим небом пареньком, вроде Тео, автоматически предрасположенным боготворить не того героя, ему начинало казаться, что он напрасно тратит свою жизнь.
— …для него ничего не значит подняться до шести или даже семи тысяч метров и оставаться там часами, — говорил тем временем Тео. — Вы только подумайте: поднимается прямо на семь километров вверх, в небо, и для него это пустяк.
Хэссон потерял нить разговора, но догадался, что речь идет о Латце.
— Наверное, для него это что-то значит, — отозвался он, — иначе он не потрудился бы рассказывать об этом.
— А почему бы не рассказать? Это больше, чем… — Тео помолчал, явно переформулируя фразу. — Это больше, чем делают все здешние.
Хэссон вспомнил о своем собственном недолгом пребывании на краю космоса, на высоте тридцати километров, но не испытал желания рассказать о нем.
— А он не считает это ребячеством — называться Черным Ястребом?
— Кто сказал, что Черный Ястреб — это Барри?
— А у вас тут два превосходных летуна? Барри Латц и таинственный Черный Ястреб? Они никогда не встречаются?
— Откуда мне знать? — обиженно парировал Тео, пытаясь отыскать кофейник.
Хэссон удержался, чтобы не помочь ему. Он звал, что в глазах паренька совершил бестактность, пытаясь рассуждать о вещах, в которых взрослые разобраться не могут. Впервые за всю историю человечества молодые люди смогли удрать от наблюдения старших, и от этой удачи они никогда не откажутся. Полная личная свобода сделала мир маленьким и страшно углубила пропасть между поколениями. Джеймс Барри блестяще предвидел, что не может быть нормального общения между Питером Пэном и взрослыми.
Хэссон хранил виноватое молчание, пока Тео, вооружившись памятью и тонким лучом сенсорного кольца на правой руке, нашел чашку и налил себе немного кофе. Хэссон раздумывал над тем, как начать мирные переговоры, когда через заднюю дверь в кухню вошел Эл Уэрри и впустил целый поток холодного воздуха. Хэссон был несколько озадачен тем, что занимаясь работой по дому Эл не снял полицейской формы, но он тут же забыл об этой странности, заметив, что Уэрри кажется сильно встревоженным.
— Иди наверх, Тео, — проговорил он без всяких предисловий. — Ко мне сейчас придут по делу.
Тео вопросительно наклонил голову:
— Мне нельзя допить мой…
— Наверх, — рявкнул Уэрри. — И быстро.
— Иду.
Тео уже тянулся за своей сенсорной палкой, когда хлопнула парадная дверь дома и в прихожей послышались тяжелые шаги. Секунду спустя дверь кухни распахнулась и в комнату вошли Бак Морлачер и Старр Приджен. На обоих были летные костюмы и АГ-аппараты, которые делали их фигуры громоздкими, враждебными и чуждыми. Красные пятна как предупреждающие вымпелы горели на массивных скулах надвигавшегося на Уэрри Морлачера. Тем временем Приджен с насмешливым полухозяйским видом обозревал кухню. Хэссон испытал странную смесь негодования, грусти и паники.
— Я хочу поговорить с тобой, — обратился Морлачер к Уэрри, энергично ткнув его в грудь рукой в перчатке. — Вон там, — он кивнул в сторону гостиной и направился туда, даже не оглянувшись, чтобы проверить, следует ли за ним Уэрри.
Уэрри, бросив расстроенный взгляд на сына, последовал за ним, оставив Приджена на кухне с Хэссоном и Тео.
— Ты знаешь, почему я здесь.
Полный гнева голос Морлачера наполнил обе комнаты.
По контрасту с ним, ответ Уэрри показался чуть слышным.
— Если это насчет вчерашнего ВС, Бак, то я не хочу, чтобы вы думали.
— Одна из причин, по которой я пришел, заключается в том, что тебя никогда нет в твоем чертовом кабинете, когда ты там должен быть! А другая
— это вчерашнее убийство на восточной окраине города. Это не ВС, как ты его называешь, это чертово убийство! И я хочу знать, что ты в связи с этим предпринимаешь.
— Мы очень мало что можем предпринять, — примирительно сказал Уэрри.
— ОЧЕНЬ МАЛО ЧТО МОЖЕМ ПРЕДПРИНЯТЬ! — передразнил его Морлачер. — Важная персона прибывает в город по делу, его убивает какая-то чокнутая безмозглая тварь, а мы очень мало что можем предпринять!
Взглянув на выражение лица Тео, Хэссон поднялся, чтобы закрыть дверь в гостиную. Он повернулся, не приготовившись как следует к движению, и застыл: спина напряглась от такого чувства, словно кто-то вонзил стеклянный кинжал ему между позвонками. Хэссон постоял, опираясь на стол, потом осторожно протянул руку к дверной ручке.
— Ну, Бак, это же не важная персона… — говорил Уэрри в соседней комнате.
