На цыпочках, чтобы не насторожить Озму — впрочем, та слишком увлечена была своим несчастьем, чтобы прислушиваться к его шагам, — он вернулся в большую комнату и бросился к видеосету.
— Здесь младший геургуг Юзванд, — услышал он знакомый скрежет и увидел уменьшенную до размеров ладони апельсиновую физиономию с привычным напыщенным выражением. Похоже, младший геургут в любое время суток пребывал в постоянной боевой готовности.
— Мне нужна ваша помощь, — сказал Кратов и вкратце, опуская живописные подробности, описал суть проблемы.
— Дикари, — спокойно констатировал Юзванд. — Этлауки, одно слово. Ни малейшего представления о гигиене. То, что ваша самка опрокинула себе на голову, есть средство для массажа, а не для очистки волос. Если вы желаете придать волосам первородный блеск, так и возьмите флакон желтого цвета. Вы что, цветов не различаете?!
— Перестаньте нести чушь, — прервал его издевательства Кратов. — Я не эхайн, и никто не объяснил мне определяющее значение цветов в вашей гигиенической гамме. Лучше вернитесь к исполнению служебного долга. Геобкихф Эограпп говорила, что ваше предназначение на этом свете — разрешать наши затруднения, я не иронизировать над промашками!
— Этлауки, — повторил Юзванд, хотя и с меньшим сарказмом. — Делайте так: возьмите сосуд с дорадхом…
— Какого цвета? — быстро спросил Кратов.
— Причем здесь цвет?! — рявкнул Юзванд. — Дорадхи содержатся в прозрачных сосудах!
— Содержатся? — опешил Кратов.
— Разумеется! И с большой заботой, заметьте! А если их содержать в цветных либо непрозрачных сосудах, они могут захиреть или вовсе погибнуть от недостатка впечатлений.
— Это какое-то растение? — осторожно уточнил Кратов.
— Дорадх, — с наслаждением сказал Юзванд, — это животное.
— Животное, — сказал Кратов. — Прекрасно. Специальное гигиеническое животное для массажа. И где же в этом помещении устроен зверинец?
— Там же, где и прочие гигиенические средства, — передернул плечами тот. — Неужели трудно было заметить?
— Выслушайте меня чрезвычайно внимательно, младший геургут, — теперь пришел черед Кратову напитать свой голос ядом лернейской гидры. — Не то простым небрежением, не то сознательно, однако же вы упустили снабдить своих пленников в ранге высоких гостей предметами первой необходимости, как-то: бумага, дорадх… Чем допустили открытое и злокозненное бесчинство по отношению к воле своего руководства.
«Язык можно свихнуть», — подумал он, окончательно запутавшись и возмущенной паузой прервав замысловатый период на полуслове.
Лицо эхайна между тем приобрело кирпичный оттенок.
— Вы хотите сказать, что там нет сосуда с дорадхом?! — потерянно спросил он.
— Ни даже малейших его признаков!
— Драд-двегорш… — прошептал Юзванд. — Сейчас я прибуду к вам. Через сто двадцать ударов сердца… Видеосет отключился.
— То-то же, — удовлетворенно сказал Кратов. — А то… ишь… разболтались!
Он успел дважды прогуляться от окна до дверей и один раз заглянуть к Озме, дабы убедиться, что ее состояние не усугубилось (та все еще сидела на бортике бассейна, однако уже не хныкала, а что-то грустно и тоненько напевала, обхватив колени уделанными зеленой пакостью руками). Прозвучал мелодичный перезвон, после чего входная дверь сама собой сдвинулась, и в помещение ввалился Юзванд. Его костюм носил следы спешных сборов: пуговица на воротнике была расстегнута, один из аксельбантов перекинут через плечо. Могучая грудь его тяжко вздымалась… В одной руке геургут держал огромный металлический чемодан, перехваченный кованными полосами, а в другой — нечто наподобие птичьей клетки в кисейном чехле.
— Давайте сюда вашего зверя, — сказал Кратов, протягивая руку к чемодану.
— Необходимо убрать чехол, — произнес эхайн, опуская чемодан возле стены и протягивая птичью клетку. — Снять крышку и поставить сосуд в непосредственной близости от заранее подготовленных к массажу участков тела. Остальное дорадх сделает сам.
— Надеюсь, это никому не нанесет вреда, — туманно заметил Кратов.
— Вреда? — изумился Юзванд. — От дорадха?! Вы ничего не понимаете в массаже, этлауки!
— Отчего же, — буркнул Кратов, обеими руками прижимая к груди сосуд. Ему почудилось, что там внутри, негромко клацнули мощные зубы. — И не вздумайте ходить за мной!
— Смотреть на ваши бледные, чахлые, болезненные тела! — возмутился Юзванд.
Он отошел в дальний угол комнаты и сел на пол прямо напротив окна, устремив ничего не выражающее лицо к темному покрывалу небес над мерно вздымающейся тушей океана.
— Где вы пропадали? — безучастно спросила Озма, заслышав шаги. — Я уже отчаялась..
— Надеюсь, все испытания позади, — без большой уверенности сказал Кратов.
Следуя инструкциям Юзванда, он опустил сосуд рядом с Озмой (стекло звякнуло о камень, «Что вы задумали?» — встрепенулась Озма и попыталась отстраниться), сдернул чехол и отвернул крышку. В ребристой емкости из идеально прозрачного стекла произошло шевеление. Затем над горловиной поднялась круглая пушистая головенка с прижатыми голыми ушами и плоской мордой, посреди которой красовался розовый пятачок носа (Кратов бросил взгляд на скомканное полотенце, сравнивая перед ним явно была натура для вышивки). Открылись два печальных, со слезой, черных глаза… Скрежеща коготками по стеклу, дорадх выпростался целиком. Все его длинное, как у выдры, тело было покрыто палевой, с темными полосами по бокам, шерстью, что росла от холки к голове и от живота к загривку, то есть в сравнении с земными тварями в точности наоборот. Длинная мускулистая лапка уперлась Озме в плечо.
— Зачем вы меня трогаете? — упавшим голосом осведомилась женщина. — Разве так уж необходимо трогать, чтобы просто отскребать?..
— Сидите смирно, — сказал Кратов. — И молчите. Это не я вас трогаю.
— А-а, понятно, — кивнула зеленым колтуном Озма и тяжко вздохнула.
Дорадх открыл несоразмерно большую розовую пасть, обнажив могучие клыки (Кратов напрягся). Выкатился длинный и широкий, как детская лопатка, нежно-розовый язык и, примерившись, с аппетитом слизнул липкую дрянь.
— Ой, — безмятежно сказала Озма.
— Больно?!
— Наоборот, белле… приятно, невыразимо приятно. Это — вы?
— Нет, — хмыкнул Кратов. — Где я возьму такой язык? Это дорадх.
— Дорадх… ясно, — сказала Озма. — Пусть дорадх продолжает.
Дорадх продолжал.
Стоя на задних лапах, а передние для верности устроив женщине на плечах, он с чавканьем и урчанием вылизывал ей шею и волосы. После его языка на испоганенном теле Озмы оставались дорожки чистой, мраморно-белой кожи.
