Очень слабое утешение.
Впрочем, если бы я написал не то, что думаю, разве наша дружба не оборвалась бы?..
Я передал Кириллу Петровичу десять экземпляров «Отчета», мы договорились, что ровно через четыре часа я вернусь и мы, все одиннадцать человек, встретимся для откровенного разговора.
К институту примыкал большой сад. Я принялся ходить по его аллеям, радуясь, что в тумане меня невозможно узнать из окон, и, пожалуй, впервые думая о том, какою же будет наша Земля, после того как проект «Энергия Солнца» станет явью.
…Ночь была холодна, и под утро на застывшей листве и на стеблях травы матово заблестела роса. Лес стоял темный и неподвижный. Но на востоке небо уже светлело, и там, где лес редел, слитная масса его начинала распадаться на клубящиеся кроны кленов и лип. Однако и в этих местах у земли, в кустах орешника и крушины, лежала густая глубокая темень.
Резко и требовательно свистнула малиновка: фюист… фюист… чт-чт-чт… фюист…
Умолкла. Опять разлилась, но уже нежней и тише, просительней: фьюит… фьюит…
И снова умолкла.
А заря разгоралась сильнее. Восток все более розовел. Одна за другой начали гаснуть звезды. Лишь самые крупные из них еще некоторое время были видны, но и те пропали, едва высоко-высоко вверху зазолотились перистые облака. Их было мало — пять легких прозрачных крыльев на весь небосвод, — и они как-то мгновенно словно бы проявились в нем, едва на них упал свет.
И вдруг край солнечного диска показался над горизонтом. Красноватые лучи осветили деревья. Сразу оборвалась, рухнула тишина. Зяблики, лесные коньки, сорокопуты, пеночки, дрозды засвистали, застрекотали, зацвиркали. Где чья трель? Кто кого зовет? Кто кому откликается?
Приход тепла, света — вот радость!
Солнце — вот кому привет!
Только уханье удода да кукованье кукушки мрачно отделялись от всего этого гомона: фот-фот-фот!.. фот-фот-фот!.. фот-фот-фот!.. Ку-ку… ку-ку… ку-ку…
Лосиха вышла из леса. Постояла у опушки. Волосатой мягкой губой подобрала с земли гриб. Шагнула к дуплистой осине почесать бок и отшатнулась, вздрогнув: серая мухоловка — вся величиной с еловую шишку — вылетела из дупла нахохлившаяся, вздыбившая на голове перышки, вытаращившая черные глазенки-бусинки и, трепеща в воздухе, с писком бросилась на лосиху, защищая птенцов.
И та отступала.
И в этот миг луч солнца ворвался на поляну. Голубыми искрами вспыхнула роса на траве. Нежное тепло охватило голову и грудь лосихи, и она замерла, глядя в сторону солнца и жадно принюхиваясь: ветерок потянул от солнца, от берега моря, и нес тысячи волнующих запахов.
А солнце поднималось все выше и выше над реками и озерами, над лугами и лесом, над всем простором теплого Северного Ледовитого океана, у берега которого стояла лосиха, — жаркое солнце, одно из двух искусственных солнц, зажженных над полюсами Земли!
Но конечно, всем этим пеночкам и малиновкам, лосям и лосихам, деревьям и травам ничего не было известно о том, лучи какого солнца, старого или нового, несут им жизнь…
Я посмотрел на часы: четыре часа прошло. Осталось несколько минут до того момента, когда мне скажут: «Ты слушал нас. Мы ничего не скрывали. Теперь слушай ты…»
Кирилл Петрович. Друзья мои! Некоторое время тому назад в стенах лаборатории был начат эксперимент под условным названием «Тайна всех тайн». Ныне эта работа завершена. Разрешите открыть наше небольшое совещание или, говоря точнее, первое обсуждение результатов. Два момента побуждают не откладывать разговор. Во-первых, нельзя держать автора работы в неведении, удалась она или нет. Во-вторых, надо устранить то напряжение, которое уже, как мне кажется, вызвано ею в нашем сознании. Прошу высказываться.
Вента. Разрешите мне! Насколько я понял, меня в «Отчете» не только гладят по головке, но и ставят пятерку за поведение. Я объявлен самым умным, воспитанным и галантным. Лучше меня никого в мире вообще нет и не может быть. «Ура» — автору «Отчета»! Дать ему премию. Я кончил.
Кирилл Петрович. Что-о?
Вента. Впрочем, я могу и продолжить. Кто сделал великое открытие? Вента. Кто был обходителен с дамами? Вента. Кто циркулировал сквозь реакторы и туалеты? Вента.
Кирилл Петрович. Никита, будьте, пожалуйста, посерьезнее.
Вента. Хорошо. Буду… Итак, на чем мы остановились?
Кирилл Петрович. Будьте серьезны, Никита!
Вента. Мы остановились на том, что во второй половине двадцатого века бестактно и примитивно осуждать повышенный интерес к точным наукам и пониженный к так называемым романтическим переживаниям. За этими положениями «Отчета» скрывается обывательское нежелание признать те изменения в психологии человека, которые принесло вторжение науки в нашу жизнь. Мышление средних веков было образным. Мышление двадцатого века — логическое. Это факт. Выступать против него элементарная серость, свойственная, впрочем, многим работникам литературы. На этом именно мы и остановились, не так ли?
Кирилл Петрович. М-м, да.
Речкина. Прости, пожалуйста, Никита, но Фрэнсис Бэкон жил в конце шестнадцатого века.
Вента. Благодарю за поправку… Люди теперь проще одеваются, бесстрашней в суждениях, все меньше страдают от расовых и национальных различий. Утверждать же, что занятия математикой с детства приводят к примитивизации духовного облика, — чушь. В математической школе, где я учился, было втрое больше умеющих играть на рояле и вчетверо больше спортсменов-разрядников, чем в школе с гуманитарным уклоном на другой стороне улицы. И в музеи мы ходили больше, и диспутов и вечеров устраивали не меньше. Ну а медалистов у нас было столько же, сколько сразу во всех остальных школах района. Я достаточно серьезен, Кирилл Петрович?
Кирилл Петрович. О да!
Вента. Далее. По материалам «Отчета» получается, что я лично несчастен, не зная о том, что я несчастен. Меня даже предлагается опекать. Говорят, что я счастлив, видите ли, лишь субъективно! Что я нисколько не понимаю себя, свои чувства, эмоционально беден, убог, словно робот, которому этих качеств не запрограммировали. Доказательства — разговоры, которые я будто бы вел с Леной Речкиной. Лена Речкина! Я действительно вел с вами эти сакраментальные разговорчики?.. Не отвечаете? Ну что же, могу сообщить уважаемому автору «Отчета»: я за свои поступки никогда ответственность на других не перекладывал. И я тоже читал Пушкина и знаю, что гений и злодейство — вещи несовместные.
Карцевадзе. Ого. Вот это уже по-серьезному.
Пуримов. Ты, Никита, напрасно превращаешь обсуждение в балаган.
