— Исполать тебе, — сказала она и зарделась.
Паша Иерихонский выпил из чарки, потом кинул ее так, чтобы угодить Райзману в глаз. Сергей Сергеевич вспомнил, что у Паши Иерихонского был в свое время конфликт с директором школы.
— Я не дал вам повода… — Райзман поднялся с места, но Иерихонский приказал:
— Молчать!
— Иерихонский, — не выдержал Сергей Сергеевич, — как вы смеете!..
Паша начал стрелять на звук голоса. Пули свистели возле ушей Сергея Сергеевича, но, по счастью, пролетали мимо.
И тут прозвучал пронзительный голос:
Прекратить!
Стало тихо.
К Сергею Сергеевичу подошел сам Барбудов, лысый и внушительный.
— Поймите его, — сказал он. — Жизнь, полная лишений, презрение и обиды, наносимые русофобами…
— Отец Паши Иерихонского работал в горкоме, — твердо сказал Сергей Сергеевич.
— Неужели вы верите сионистским наветам? — укоризненно спросил Барбудов. — А я вас искал, стремился, удостоверение по форме два вам принес. Ну держите, держите, дорогой мой человечище.
Барбудов дал Сергею Сергеевичу удостоверение, тот попытался открыть книжечку, заглянуть внутрь, но книжечка оказалась склеена намертво.
— Мне нужны беспартийные активисты, которые пользуются доверием населения, — сообщил Барбудов. — А то нам, диктаторам, так трудно в одиночестве!
Он обнял Сергея Сергеевича за плечо и повел к двери. У выхода обернулся и вытащил пистолет.
— Не надо, — сказал Сергей Сергеевич.
— Нет, надо! — крикнул Барбудов и выстрелил в директора Райзмана. — За всех погубленных тобою детей!
Сергей Сергеевич вырвался из объятий Барбудова и побежал на улицу.
Барбудов гнался за ним и управлял движением Сергея Сергеевича.
Сергей Сергеевич успел заметить, что на всех домах уже висят портреты Барбудова — в косоворотке или в черном мундире — с надписями: «Наш отец — патриотизм без косых, черномазых и интеллигентов!», «Он не забудет мать родную», «Плоть от плоти, кровь от крови». Некоторые портреты разевали рот и говорили речи, но на бегу Сергей Сергеевич не успевал услышать, что они произносили.
Вскоре они оказались на вокзале. Играл духовой оркестр. Барбудов взбежал на трибуну и встал рядом со старым мэром.
— Мы будем достойны! — закричал он. — Доверия! Мы подхватим ваше знамя! Наше знамя!
Бывший мэр, Пичугин, из секретарей горкома, одряхлевший на этом сытом месте, вздыхал как морж, и никак не мог понять, что произошло.
— От имени общественности слово прощания произнесет наш любимый учитель биологии…
Сергей Сергеевич догадался, что речь идет о нем и, пытаясь спрятаться, сел на корточки.
Но Барбудов указал на него пальцем.
Сергей Сергеевич с некоторым успокоением понял, что сидит уже не на корточках, а на ночном горшке. Толпа перед ним расступилась, телевизионная камера жужжала прямо в лицо.
— Иди с горшком, — потребовал Барбудов.
— Не могу! — отозвался Сергей Сергеевич.
— Он у нас принципиальный, — сказал Барбудов, склоняясь к уху предшественника. — Быстро в поезд. Все готово.
Мэра, его заместителей и иных важных персон старого времени бегом сопроводили к вагонам. Сергей Сергеевич стоял с горшком и не знал, куда его вылить.
— Постыдился бы, — сердилась заведующая музеем.
Барбудов стоял на трибуне и махал рукой вослед поезду. Мэр и его заместители высунулись в окно и махали в ответ. Когда они чуть проехали, поезд взорвался, и его обломки усыпали пути.
На площади скопилось много людей, и все кричали «ура» Барбудову.
И тут паровозная труба спустилась и ударила Сергея Сергеевича по голове… И он пошел домой. Из последних сил доплелся до койки и, хотя день еще не кончился и музыка играла из-за ставен, рухнул на диван…
Он проснулся.
Утро было светлым и чистым, за окном пели птицы и перекликались автомобильные гудки. У соседей заиграло радио.
Сергей Сергеевич лежал, не в силах свалить с себя гнет ужаса.
Приснится же такое!
Как только он подумал о кошмаре, сразу охватила тревога: кто же победил на выборах?
Босиком Сергей Сергеевич подбежал к телефону.
Он позвонил в школу. Долго не подходили. Старого учителя начала глодать тревога. Но тут он услышал ворчливый голос Нюши, пожилой уборщицы, знавшей в городе всех и вся.
— Нюша, — закричал Сергей Сергеевич. — Почему никто не подходит?
— Некоторым спи, сколько желаешь, а другие должны подводить бессонные итоги.
— Ты скажи, кто победил?
— Бешбармак взял верх, наш-то теперь подавать будет на пересчет, а какой пересчет, если у Бешбармака перевес в двадцать процентов. Нельзя народ мучить недоплатами и, прости за выражение, коррупцией.
— То есть у нас теперь… национальные патриоты в городе?
— Они самые, милый, они самые.
— И талоны уже выдают?
— Вот этого не скажу, — ответила Нюша. — Если больше вопросов не имеешь, я пойду убираться, а то нашкодили за вчерашний день — тут бригада нужна, а не одна старуха на нищенской зарплате.
Сергей Сергеевич долго не мог заставить себя выйти на улицу.
Кошмар, привидевшийся только что, оказался лишь репетицией к реальности.
«Ну нет! — сказал он себе. — Ну уж нет! Общественность не допустит! Есть же в городе здоровые силы. Мы можем объединиться и дать отпор. Москва не за горами».
Сергей Сергеевич решительно оделся, но, правда, при этом с внутренним ужасом прислушался, не раздастся ли звонок в дверь. И когда звонок все же раздался, то он пошел к двери без задержки, обреченно и подавленно.
За дверью стоял молодой человек, в котором Сергей Сергеевич узнал своего бывшего ученика Пашу Иерихонского. В черном мундире без знаков различия. Он был худ, бледен и восторжен.
— Простите, что я поднял вас с постели, Сергей Сергеевич, — сказал он. — Но сегодня наш день — день победы национальной идеи!
— Начинаем выяснять состав крови? — спросил Сергей Сергеевич. — Или искать чернозадых?
На лице Паши Иерихонского отразилось удивление.
— Как вы можете так говорить? — спросил он. — Я же был вашим учеником! Неужели вы капитулируете? Неужели вы не могли вложить в меня доброго и вечного?
Сергей Сергеевич смолчал.
— А я вам пригласительный билет принес, — обиженно сказал Паша. — Мы устраиваем гала-концерт. Вы в первом ряду, через два места от Никифора Фокиевича.
— Это кто еще?
— Это наш вождь, Барбудов. — Паша зарделся.
— Ах да, он же по документам проходил. А где прежний?
— На вокзале. Как с утра сдал дела, помчался в Тулу жаловаться. Только уж очень большой разрыв в голосах — народ знает, в каком направлении лежат его успехи.
