Джудит Тарр - Солнечные стрелы

Бархат, сказал Корусан. Бархат и сталь.

Сталь, вторил Эсториан. Сталь и слоновая кость.

Помни, твоя жизнь принадлежит мне.

А твоя мне. Слова эти легко слетели с его губ, но он знал, что это правда. Корусан bqr`k. В нем не было ни сомнений, ни колебаний. Он протянул императору руку и потянул за собой. Эсториан повиновался. Он молча шагал за своим слугой, изумляясь все больше и больше. Он мог сейчас, сию же минуту прекратить весь этот бред одним жестом, одним словом, но воля его словно уснула. Мальчишка, таща его за руку, вышагивал впереди, в нем не было ничего жеманного или порочного. И все же его с неодолимой силой влекло к нему. Он знал, что мужчины порой увлекаются мальчиками, но никогда не понимал их. Он всегда считал себя мужчиной, рожденным для женщин, с тех пор как начал себе кое-что позволять. Но то, что происходило сейчас, было далеким и от мужчин и мальчиков, и от мужчин и женщин, и даже, если говорить честно, от мужчин и мужчин. Тут намечался роман между императором и гвардейцем. Глупый, дурацкий, неосмотрительный, смертельно опасный роман. Корусан пылал, словно лихорадка опять охватила его тело. Глаза его плавились и блуждали, но он точно знал, чего хочет, он умел добиваться своего. Эсториан, Солнцерожденный, сильный мужчина, щенок степного кота, вынужден был признать, что у него появился достойный противник. Это не шло ни в какое сравнение с женской лаской. Жгучая страсть Вэньи, вкрадчивость Зианы, пламенность Галии все было отброшено и забыто. Так или иначе, тем или иным способом они отдавали ему себя. Этот мальчишка нападал. Он любил сражаться и брать и сам подчинялся только насилию. Они сошлись в битве, как два равных друг другу воина. Бойня началась в постели и закончилась на полу среди скомканных подушек и одеял. Эсториан, как подрубленный дуб, опрокинулся на спину, широко разбросав руки. Корусан, часто и тяжело дыша, вытянулся рядом. Неожиданно он засмеялся. Его прерывистый смех можно было принять за истерику, если бы в нем не звучали нотки искреннего веселья. Он приподнялся на локте, продолжая смеяться. Эсториан отшвырнул его руку и, вскочив на одно колено, придавил другим узкую полудетскую грудь. Мальчишка бестрепетно встретил его взгляд.

Я подхожу тебе? быстро спросил он.

Мне кажется, да. Поцелуй был коротким и мирным. В нем сочетались пряные отголоски недавней оргии с целомудренными нотками подступающей дремы. Битва закончилась, пришел приказ отдыхать. Щека Корусана была мокрой. И не только от покрывавшей ус талое тело испарины. Кажется, мальчик беззвучно плакал, но Эсториан счел за лучшее промолчать. Любое его слово сейчас привело бы подростка в ярость. Он просто тихо лежал рядом, пока дурачок не уснул. Даже во сне его мускулы подергивались и содрогались от напряжения, словно он все еще продолжал вое вать. Но лицо было спокойно и безмятежно. Лицо юноши, лицо слуги, который на миг показался своему господину прекраснее всех женщин на свете. Эсториан осторожно высвободился из объятий. Корусан шевельнулся и что-то пробормотал во сне. Темные тонкие брови были недвижны, лихорадка прошла. Но она не ушла совсем. Она переселилась в Эсториана. Быстро, почти бегом добрался он до купальни и омылся в остывшей воде. Его туника была порвана, но в шкафу на распялках висели другие, он схватил первую попавшуюся и набросил на себя. Он перетянул волосы широкой лентой, надвинув ее на лоб. Его плечи болели, под ребрами покалывало, но худшая боль рождалась в душе. Он порочен и был изначально порочен, прежде чем его вовлекли в грех. И что же ему делать теперь? Он быстро шагал по спящему лабиринту комнат и коридоров. Туника его развевалась, ему хотелось бежать. Только глаза гвардейцев удерживали его в рамках минимальной пристойности. Опущенное копье преградило путь. Он фыркнул и зашипел, но охранник грубо сколоченный коричневорожий житель равнин, узнав императора, отвел древко в сторону и широко улыбнулся. Эсториан даже не повернул головы. Не принесла успокоения и прогулка по крыше. Звезд не было, резкий холодный ветер забирался под тонкую ткань, начиналась асанианская зима. Однако жизненно важные точки его тела пылали, реагируя на восход солнца, оно уже поднималось над горизонтом, где-то там в заоблачной мгле. Ему следовало бы пропеть утренний гимн, но звенящая в нем пустота отвергала молитву.

Ведь не такой же я дурак, чтобы влюбиться в мальчишку? сказал он клубящейся мгле. Он никогда даже не нравился мне. Так в чем же дело? Мгла хорошо слушала, но не решала загадок.

Со мной никогда ничего подобного не случалось, отрывисто говорил он, и слова его уносил ветер. Ничего похожего. Никогда. Он осекся, припомнив евнуха в Индуверране, но потом решил, что тот случай не в счет. Просто тогда он на какое-то время потерял бдительность.

Осторожность, сказал он. Мне следует быть осторожнее, вот в чем все дело. И не следует подпускать его близко к себе. Он мог бы убить меня, ведь я был полностью в его власти. Он был во власти мальчишки много раз в эту ночь, но ничего дурного с ним не случилось. Не случилось? Похоже, что да. Ничего дурного, кроме любви, с ним не произошло. Любви? Любви хищной, дикой, кошачьей, любви зубов и когтей. Глупо, ужасно, нелепо и невозможно. Но все обстояло именно так, и жалкие оправдания не в счет. Это пришло и рассекло его жизнь на две неравные половины. Он может говорить и делать что хочет, но это теперь навсегда останется с ним. В покоях императрицы царила хмурая тишина. Часовые встревожились, заслышав чьи-то шаги, но, узнав императора, вновь погрузились в дремоту. Если мать спит, то скоро проснется, жрица тьмы обязана пропеть молитву вслед уходящему мраку, чтобы он не забыл вернуться обратно, усмехнулся Эсториан про себя. Он не таясь шагал сквозь анфиладу комнат, и караульные приветствовали его: одни низко, по-асаниански, кланяясь, другие едва удостаивали кивком, как все караульные Варьяна. Первые были евнухами, другие керуварионскими женщинами. Эсториан был единственным мужчиной, имевшим право беспрепятственного входа во дворец леди Мирейн. Мужчиной ли? Эсториан вздрогнул, вспомнив о ненасытности Корусана. Сейчас он казался себе человеком, очнувшимся от долгого, безмятежного сна и с ужасом обнаружившим на себе крепкие и тяжелые оковы. Ему нужно стряхнуть их, забыться, уехать куда-нибудь, но он совершенно не представлял, каким образом все это проделать. Он должен править этой страной, и тут ничего не попишешь. Но, может быть, возможно править Асанианом, не находясь в Кундри'дж-Асане? Ему все здесь осточертело, его душат эти стены и этот воздух, пропитанный затхлостью и враждебными чарами. Мать поможет ему. Она обязательно что-нибудь присоветует. Он долгое время не подпускал ее к себе и горько расплачивается за свою ошибку. Последняя дверь была заперта, он слишком поздно заметил это. Для Солнцерожденного не существовало запоров, и эту задвижку он с легкостью открыл. Конечно, ему не следовало врываться без приглашения, но в конце концов она его мать, а он ее сын. Леди Мирейн все еще пребывала в постели. Спальня ее освещалась довольно тускло. Он едва сумел разглядеть копну черных волос, разбросанных по подушке. Волосы были гордостью леди Мирейн, серебро седины не касалось их долгие годы. Потом навстречу ему метнулись черные пылающие глаза и вскинутые в испуге руки. Леди Мирейн резко села в кровати. Голые крупные груди ее подпрыгнули вверх. Эсториан похолодел. Тень, лежащая рядом с матерью, обрела вдруг форму и плоть. Это был черный, обросший жестким курчавым волосом человек, огромный, как башня или обломок скалы. Айбуран, шевельнувшись, открыл глаза и мгновенно оценил ситуацию.