Я вздрогнул. Ответом был мой собственный голос, глуховатый и немного бубнящий, будто в чем-то резонирующий. Ясное дело, в чем!.. В моем черепе!
Я узнал время и место действия. Ноябрь прошлого года, ночь, свалка возле Строгинской поймы. Я был там после беседы с Максютовым, сосватавшим меня на «Зевс». Наверное, был и после, до визга поругавшись с Машей, весь в расстроенных нервах, взбешенный… Но ведь я же не помню этого! Не помню!
Ластик!..
Вот что я, оказывается, стер.
– О! Он грубит! Ты слышал? Нехорошо.
– Невежливый…
– Придется научить, а? Как полагаешь?
– Ох, придется…
Что случилось тогда? Вспомнить, скорее!.. ЧИППИ! Нет… Ластик надежен.
Сейчас я увижу, что случилось.
– Уходите, ребята, – глухо забубнил я. – Даю три секунды. Не доводите до греха.
Тускло блестит лезвие финки в свете дальних фонарей, тянется к «камере».
– Смотри, он крутой! Угрожает!
– Мальчик, подари нам свой пальчик…
Ну, ясно. Без моих папиллярных линий им не включить зажигание и не перекодировать идентификатор. С некоторых пор многие жертвы грабежей страдают беспалостью.
Бах! Бах!
Два выстрела – внезапным громом. Впору вздрогнуть. Первый, очевидно, сделан в туловище, второй в лицо. Резко откидывается голова, темный силуэт медленно валится навзничь. Пули «гюрзы» прошли навылет, иначе грабителя отшвырнуло бы назад. Второй убегает по направлению к шоссе. Прицельная планка находит его спину, плавно ползет вверх к голове.
Бах. В затылок.
Я попал, и почти наверняка пуля вырвала лобную кость, однако человек пробегает еще два шага, прежде чем упасть. Он очень хотел убежать от меня… очень.
Бах. Бах. Бах. Бах.
Одному. Второму. Одному… Второму… Они дергались, когда пули дырявили их тела.
Сволочи!
Я прыгаю в машину. Резкий старт. Машина скачет по мусорным кучам, таранит кусты, идет юзом по раскисшему грунту, выносится на трассу…
Все. Экран гаснет. Конец фильма.
Так вот что я захотел стереть.
И стер.
– Откуда это? – глухим, как в фильме, голосом спросил я, возвращая Максютову ноутбук. Он вынул дискету, аккуратно выключил его и забросил за спинку сиденья.
– Видишь ли, Алеша, на это наткнулись совершенно случайно, когда ты лежал в чип-коме. Ну, тогда, когда тебе ставили новый чип для программы «Зевс», будь она неладна… Понимаешь, чип-ластик не форматирует диск, если уместна такая аналогия, он всего лишь стирает маркеры. Информация не уничтожается вот так, сразу, она какое-то время, иногда довольно долгое, продолжает храниться в височных долях, но становится недоступной… без посторонней помощи. Нашими чипологами наработаны кое-какие методики, Алеша. И когда мне сказали, что ты недавно пользовался ластиком, я приказал поискать те страницы твоей жизни, которые ты так хотел забыть. На всякий случай. И поверь мне, я отнюдь не собирался демонстрировать тебе это. Ты сам меня вынудил. Между прочим, дело об убийстве тех двоих еще не закрыто.
Я молчал.
Так вот почему у Максютова, не говоря уже о Первом Шефе, нет чипов…
– Решай, Алеша, – мягко произнес Максютов. – Решай. Тебе жить. Если хочешь знать мое мнение, я тебя не то чтобы одобряю… но понимаю. Лично я думаю, что расстрелять на помойке двоих подонков – не такое уж большое преступление. Кстати, неплохая стрельба, учитывая твое состояние… Аффект был, да? Холодная ярость? Это я понимаю и готов сделать шаг тебе навстречу. Взамен на шаг с твоей стороны. Все останется между нами, и поверь, я вовсе не хочу тебя сдавать. Ты не спеши с ответом, Алеша, ты подумай…
Откуда-то из-под себя он извлек бутылку «Золотого кольца» и пластмассовый стаканчик.
– Хочешь?
– Да.
Он налил мне вскрай. Машина давно вырвалась из города и шла по шоссе без тряски, не замечая колдобин. В лобовое стекло робко заглядывал бледный рассвет.
Водка оказалась теплой. Меня едва не вытошнило.
Единственное, чего не сказал мне Максютов, – это то, что при отказе меня упекут в такую зону, откуда я не выйду. Но и без слов нетрудно догадаться. С другой стороны, шанс выйти живым из Монстра и вытащить дочь действительно существует. Возможно, он не так уж мал…
«ЧИППИ, ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?»
«СОГЛАШАТЬСЯ».
Гнида ты кремниевая, подзатыльник. И я вместе с тобой…
– Ну что, Алеша? – участливо спросил Максютов. – Решил?
Я кивнул. Наверное, самому положить голову на гильотину было бы легче, чем совершить это простое движение.
– Тогда поехали.
– Куда? – тупо спросил я.
– На аэродром, – ответил Максютов. – Раз решил, нечего тянуть. А ты куда думал?..
* * *
Я не знал, где мы сейчас летим. Наш заезженный «Ан-74» – грузовик, в его пузатом туловище всего два иллюминатора, и оба они находятся в носовой части, сразу за пилотской кабиной, а мы сидели за крылом. Наверно, мы уже пролетели над Волгой. Что-то мешало мне встать, подойти к иллюминатору и посмотреть на лоскутное одеяло в восьми тысячах метров под нами. Может, я уже начал ощущать себя пленником, конвоируемым? Шаг влево, шаг вправо…
Пока еще я могу сделать шаг, мне не помешают. Только что это изменит?
Где-то в те времена, когда я считал тройки в дневнике, перебираясь из четвертого класса в пятый, в школах отменили военное дело, а освободившиеся часы отдали где под «основы безопасности жизнедеятельности», а где и под еще более диковинные науки. Так что в школе мне не довелось вкусить прелести строевой подготовки, зубрежки уставов и разборки автомата «АКМ». Вкусил позднее – в училище. Помню, на первом курсе среди нас, обритых наголо лопоухих курсантиков, нашелся один особенно ушастый, тонкошеий и настырный: «Товарищ подполковник, ну допустим, я хочу пропустить танк над собой, как положено, – а что, если он начнет вращаться на месте да и закопает?» Плотный лысый подполковник по кличке Борман, только-только начавший обучать нас азам общевойсковой подготовки, подробно и в общем убедительно объяснил, почему танкистам это невыгодно, однако настырный продолжал допытываться: «Ну а если он все равно начнет вращаться?» – «Да не станет он этого делать!» – «Ну а если все-таки?..» И тогда Борман, одарив настырного саркастическим прищуром, развел руками: «Вы знаете, на войне иногда и убивают…»
Почему-то именно тогда до моих печенок дошло то, что прежде я знал лишь умом и с чем по юношеской глупости отказывался мириться, несмотря на наглядные примеры: существуют обстоятельства, которые сильнее нас. С которыми не поспоришь. Пловец, несомый течением к бровке Ниагарского водопада, волен делать что угодно: заранее группироваться, надувать легкие воздухом, молиться – это не имеет ни малейшего значения, все равно котел под водопадом сделает с ним то, что пожелает. Не всегда борьба имеет смысл. Некоторые события надо принимать такими, какие они есть. Все очень просто. Жизнь, если отбросить частности, вообще простая штука. И вся стратегия счастливой жизни в сущности сводится к одной до идиотизма простой максиме: выбирай противников себе по плечу, а с остальными не встречайся!
Не можешь? Твое дело. Но помни – виноват ты сам и никто иной. Никто не посочувствует муравью, попавшему под копыто лошади.
Кой дьявол – лошади… Носорога!
Я сам избрал судьбу, когда пошел в Нацбез. Лучше бы стал лоточником или слесарем в автосервисе, а то и дворником – с малой высоты совсем не больно падать. Спихивают, стаскивают за ноги, поливают сверху кипяточком тех, кто уже успел сколько-нибудь подняться. В троице волк, коза и капуста после волка наибольший шанс уцелеть имеет капуста, а не коза.
Господи боже, помоги мне! Занятому собой Монстру не до нас – помоги же мне ты! Сделай так, чтобы самолет не долетел, ведь еще есть время! Пусть откажет один из свистящих над крылом движков, на «Ан-74» это крайне опасно из-за резкого дисбаланса подъемной силы, и пилот наверняка попытается сесть на ближайший аэродром, возможно, пойдет и на вынужденную… а там я исчезну. Найду способ и средства. Наверняка, чтобы рулить мною через чип, нужен мощный сигнал, иначе говоря, нужно точно знать, где я нахожусь. Пусть поищут. Настька им нужна только вместе со мной…
А если и этого ты не можешь, господи, сделай так, чтобы самолет рухнул! Камнем. Что с того, что каждую деталь этой машины проверяли и перепроверяли, что менее надежная машина была бы отвергнута без разговоров, – тебе какое дело? Пусть у нее отвалится крыло, пусть одну-две минуты падения с восьми тысяч мы будем визжать от ужаса, – но пусть самолет не долетит!
Не можешь, господи? Ничего ты не можешь… Тебя попросту нет, ты мертв, ты только иллюзия, ловушка для дураков, порождение нашего несогласия с этим поганым миром и бессилия что-либо изменить. Лесной клоп притворяется мертвым, чтобы враги побрезговали и не съели. Ты притворяешься живым…
– Не нервничайте так, Алексей Сергеевич, – вроде бы даже сочувственно проронил Коля Штукин. – Еще целый час лететь. Все будет в порядке, говорю вам. Да и как может быть иначе?
