— Я присмотрю за своим буйволом, — пообещал лорд Джон.
— А я постараюсь не увлекаться футболом.
— Все возможно, — заговорил Саммерли. — Может так оказаться, что вы и правы, Челленджер, но только я всегда отношусь ко всяким идеям критично. Я не консерватор в науке, но не принимаю ничего на веру. Да и трудно согласиться с новой теорией, особенно с такой невероятной. Здесь скорее попахивает фантастикой, чем наукой. Однако, оглядывая недавнее прошлое, в частности, сегодняшнее утро, я не могу не признать, что наши друзья вели себя, по меньшей мере, странно. И если это не является результатом дурного воспитания, то я, пожалуй, склонен согласиться с вами. Да, скорее всего симптомы вызваны действиям какого-то яда или газа.
Челленджер по-дружески хлопнул коллегу по плечу.
— Значит, мы на верном пути, — сказал он. — И я уверен в том, что наш эксперимент удастся.
— Но только скажите мне, сэр, каковы наши перспективы на будущее? — произнес Саммерли, и мы поразились тону его голоса. Он был не только не вызывающим, а робким.
— Хорошо, если позволите, я скажу об этом несколько слов, — ответил профессор Челленджер. Он вспрыгнул на стол и, болтая коротенькими толстыми ногами, заговорил:
— Мы с вами становимся свидетелями волнующего и страшного зрелища. По-моему глубокому убеждению наступает конец света.
Конец света! Все мы повернулись к широкому окну. Перед нашими глазами открывался прелестный летний пейзаж. Мы видели маленькие уютные домики, ухоженные фермы, людей, безмятежно прогуливающихся по дорожкам или играющих в гольф. Конец света! Мы так час-то слышали эти жуткие слова, но никогда не задумывались над их практическим значением. Мы предполагали, что это случится, но когда-нибудь, в далеком будущем. Мы были ошеломлены и подавлены мыслью о том, что конец света произойдет сейчас, на наших глазах, с нами. До нас дошел ужас нашего положения, мы молча смотрели на профессора Челленджера, ожидая, что он скажет. Неиссякаемая сила его ума, само его присутствие, некогда вселявшее в нас уверенность в победе, сейчас подавляло, заставляло забыть о такой бренности, как человеческая жизнь. Профессор Челленджер в эти минуты казался нам неумолимым неземным судией, прочитавшим человечеству свой суровый приговор. Из нашего сознания исчезло все мелкое, ничтожное, мы видели только нависшую над нами опасность. Словно в доказательство справедливости слов Челленджера я вдруг вспомнил, как заразительно он смеялся и понял, что и у самого могучего ума есть предел. Оставалось надеяться, что конец света, возможно, будет не таким быстрым и всеобъемлющим.
— Представьте себе виноградную гроздь, — снова заговорил профессор Челленджер, — покрытую осыпью очень мелких, невидимых глазу, но чрезвычайно вредных бацилл. Что делает садовник? Разумеется, помещает ее в дезинфекционный раствор. Зачем? Возможно, он хочет сделать виноград чище, но не исключено, что у него совершенно иная цель — вырастить новый вид бактерий, менее вредоносных, чем имеющиеся. Мы не знаем, с какой целью садовник помещает гроздь в яд, впрочем, нас в нашем теперешнем положении это и не должно беспокоить. Известен лишь сам факт — наш Садовник решил, по моему мнению, продезинфицировать солнечную систему, в результате чего человеческая бацилла, этот ничтожный смертный вибрион, никчемный и беспомощный, неумеренно расплодившийся на земной кожуре, будет счищен с нее и перестанет существовать.
Снова наступила тишина. Прервал ее резкий телефонный звонок.
— Ага, а вот и еще одна бацилла, — проговорил профессор Челленджер. — Тоже собирается попищать о помощи. Наконец-то они начинают понимать, что их затянувшееся существование не вызывается необходимостью. Вселенная и без них прекрасно проживет.
Профессор вышел. Его не было минуту или две. Помню, что в его отсутствии никто из нас не проронил ни слова. Да и что было говорить? Развернувшаяся перед нами картина не нуждалась в наших комментариях.
— Чиновник какой-то звонил. Говорит, что отвечает за службу здравоохранения в Брайтоне, — сказал профессор Челленджер, войдя в комнату. — Очень странно, но на побережье симптомы проявляются значительно сильнее, чем в глубине материков. Так что наши семьсот футов дают нам некоторые преимущества. Людишки, похоже, поняли, что по данному вопросу я являюсь единственно специалистом, которому вполне можно верить. Не сомневаюсь, что большую роль здесь сыграло мое письмо в «Таймс». Помните, когда вы сюда вошли, я разговаривал по телефону? Так вот. Моим собеседником был мэр одного городишки. Он возомнил, что его никчемная жизнь имеет какую-то ценность, но, как мне кажется, мне удалось лишить его этой иллюзии.
Саммерли поднялся и подошел к окну. Заострившееся лицо профессора дергалось, тонкие, костлявые пальцы дрожали. Саммерли долго смотрел в окно, затем произнес неожиданно тихим, проникновенным голосом.
— Челленджер, не вижу необходимости спорить с вами сейчас, когда аргументы бессильны. И, пожалуйста, не подумайте, что своим вопросом я хочу разозлить вас. Но только скажите мне честно — не разыгрываете ли вы публику? И не ошибаетесь ли? Вот я смотрю в окно и вижу солнце. Оно светит так же, как и вчера. Над нами то же голубое небо, тот же вереск и птицы… Глядите, вон там, на поле для гольфа ходят игроки. А вон крестьяне собирают урожай. Не знаю, в отличии от вас я нигде и ни в чем не вижу признаков всемирного разрушения. И в то же время вы утверждаете, что мы находимся у края пропасти и что мы дожили до Судного Дня, которого человечество ждало столько веков. Но только позвольте поинтересоваться, на чем же построены ваши умозаключения? — спросил Саммерли и сам же ответил. — На каких-то странностях в спектре? На слухах о трагедии на Суматре? На несуразностях нашего поведения? Кстати, последнее не так уж и страшно, мы без особых трудностей можем его контролировать. И все же, допустим, что мы вам верим. Тогда Челленджер, вы знаете нас, мы уже не раз смотрели смерти в лицо. Скажите честно, что ждет нас в ближайшем будущем?
Это был смелый, открытый монолог, слова настоящего ученого, скрывавшегося за маской язвительного, склочного зоолога. Лорд Джон поднялся, подошел к Саммерли и крепко пожал ему руку.
— Согласен с вами на все сто, — горячо сказал лорд Джон. — Ну, Челленджер, говорите же. Мы не из слабонервных, как вы знаете. К тому же просто неплохо знать, во что мы вляпались. И если это — Судный День, что ж, мы все равно должны об этом знать. Какова степень опасности и что нам делать, Челленджер?
В потоке падающего на него света, лорд Джон, высокий и сильный, гордо вскинув голову и, положив правую руку на плечо Саммерли, стоял у окна. Я сидел, откинувшись на спинку кресла, в губах моих висела погасшая сигарета. Я находился в том состоянии полудремы и апатии, когда чувства и восприятия наиболее обострены. Было ли это результатом воздействия яда, не знаю, но только все сомнения, страхи и догадки вдруг исчезли, а мозг стал работать медленно, даже лениво, но удивительно ясно. Паника уступила место холодному спокойствию. Я словно почувствовал себя зрителем, следящим за проведением любопытного эксперимента, не имеющего ко мне никакого отношения. Передо мной стояли три человека. Они были взволнованы, ведь решалась их судьба. Сцена была захватывающей. Челленджер сдвинул густые брови, погладил бороду и только потом начал отвечать, тщательно обдумывая каждое свое слово.
