— Поистине, — взволнованно воскликнул Диагор, — ты сам Океан, а плавание по Океану — это познание того, что познано тобой!
Он достал из расписного сосуда книгу “О цели и хорошем расположении духа”, развернул свиток и стал читать.
“Мерой полезного и вредного служат радость или ее отсутствие… Самое лучшее для человека проводить жизнь в наивозможно более радостном расположении духа и наивозможно меньшей печали, а этого можно достигнуть, если не искать удовольствия в ничтожном и преходящем… Усвой эту мысль, и ты будешь всегда в добром расположении духа и изгонишь из души ее проклятых спутников: зависть, честолюбие и раздражение…” Углубившись в чтение, Диагор не заметил, как опять вошла Демо, и, только услышав ее голос, оторвался от свитка.
— Господин велел тебя спросить, будешь ли ты ужинать сейчас или позже. Если позже — просит, чтобы ты пришел к нему туда, где он сидит.
— Ужинать? — переспросил Диагор. — Что ты, Демо, что ты! После такого обильного обеда я смогу поужинать только через два или три часа, не раньше.
— Тогда пойдем, я провожу тебя.
— Идем!
Диагор поставил на место свиток, и они вышли.
Быстро сгущался розовый сумрак. Таинственные тени копились в темных кронах смоковниц и яблонь, делали непроницаемо-черными высокие кипарисы и тополя. А сквозь силуэты деревьев сада мрачно рдела полоса гаснущего заката, которую то и дело перечеркивали мечущиеся между деревьями нетопыри. От бесшумности и стремительности их полета становилось тревожно на душе.
Иная картина открылась, когда Диагор и Демо вышли к морскому берегу. Огромный туманный простор тихого моря, цвет которого был скорее белесовато-розовым, чем голубым, засыпал под тусклым отсветом зари. Угасали, таяли дымно-розовые блики на распушенных ветром облачных барашках.
Лишь одно небольшое, похожее на рыбу, лимонно-золотое облако в вышине было еще насквозь пронизано солнцем. Но постепенно гасло и оно, а вокруг него меркла пустая, зеленоватая голубизна.
Вдруг сильно зашумели, закачались ветви деревьев. С далеких гор подул свежий, порывистый бриз. Погнал в море пряные запахи земли, разузорил его темными дорожками.
В отдалении, у плоского дымчато-голубого мыса, поднялись над водой тысячи дремавших на ней чаек, беспокойно зареяли, закружились. Криков не слышно было — их относил ветер.
Где же Демокрит? На камне нет его.
— Вон он, внизу! — указала Демо.
Демокрит стоял, опершись на посох, у самой воды и внимательнейше всматривался в выброшенные морем в несколько рядов остро пахучие коричневые и зеленые водоросли. В их спутанных прядях белело множество останков: рыбьих костей, ракушек, щитков и лапок крабов и креветок. Настоящее кладбище. И тут же, на кладбище, мириадами резвилась шустрая креветочья и крабья молодь. Ликада азартно гонялась за крабами покрупнее, иногда вбегала за ними в воду. Заметив пришедших, Демокрит выпрямился во весь свой завидный рост, помахал рукой и с удивительной для его лет легкостью и быстротой стал подниматься по откосу.
— Как он еще крепок и здоров! — сказал Диагор Демо.
— Он собирается жить до ста лет, — ответила она. — Говорит, что умрет тогда, когда захочет этого сам или когда жизнь станет ему в тягость, а до этого далеко еще, слава богам.
От упоминания о богах Диагор покривился иронически и обратился к приближающемуся Демокриту:
— Что ты рассматривал там так внимательно?
— Жизнь и смерть, — ответил тот и с ласковой насмешливостью взглянул- на Демо. — Море как жизнь. Всегда кто-нибудь оказывается прибитым к берегу, выброшенным волнами. Всегда кто-то рождается, побеждает, наслаждается молодостью и здоровьем. Не тот же ли накат и откат волн — бытие и небытие? Без одного нет другого. И разве страшна поэтому смерть капли? Она умирает, как микрокосм, но вновь становится частью моря, целого. Что в этом страшного? Так же не видят страшного в своей судьбе и креветки. Поглядите, как их новые поколения наслаждаются своей жизнью, своей молодостью, своим бытием!
Диагор покосился на него с удивлением.
— Только ради этого не слишком нового вывода ты и рассматривал их? — спросил он с иронией.
— Это я говорил Демо, — ответил Демокрит. — А меня интересует, как ведут себя разные твари при перемене погоды. К утру будет ветер и волна, вот что предсказывают обитатели водорослей.
— Неужто? — поразился Диагор. — Такая тишина!
— Увидишь.
Демо покачала головой не то восторженно, не то укоризненно и скромно удалилась, чтобы не мешать мужчинам. Они уселись на любимом камне Демокрита. У их ног улеглась Ликада, уставшая от беготни за крабами.
— Тебе я скажу другое, — задумчиво произнес Демокрит, вглядываясь в потемневшее небо. — Жизнь, Диагор, подобна прекрасной, чистой вазе, которая вручается человеку при рождении.
— Кем? — с усмешкой спросил Диагор.
Вместо ответа Демокрит воскликнул, смотря вверх: — Начинается!
— Что?
— Дождь.
— Капнуло? Я не вижу ни единого облака.
— Золотой дождь, огненный. Вон! Вон еще! Видишь? И там! Сегодня он будет особенно обильным.
— Откуда ты знаешь?
— Так бывает каждый год в это число. Но ты что-то спросил у меня?
— Я спросил тебя: кем вручается человеку ваза, о которой ты начал говорить?
— Ах, кем! — Демокрит хлопнул собеседника по плечу и рассмеялся. — Я же не сказал: богами! Скажем: судьбой, другими словами — случайностью, вызвавшей нас к жизни. Все мы дети случайности. Сойдись мой отец с другой женщиной, и меня, такого, как я есть, не было бы. Не так ли? Не случайно ли, что ты родился рабом, а я свободным и богатым? Не случайно ли, что на твоем пути повстречался именно я и освободил тебя? Разумеется, случайность — это еще не познанная нами причинность. Но в том-то, друг, и беда, что мы еще долго, очень долго вынуждены будем пользоваться этим неприятным словом… Так вот я говорю: каждому из нас вручается при рождении прекрасная, чистая ваза возможности, и мы должны донести ее такою же чистой и прекрасной до самой могилы. А многие Ли доносят, скажи? Сколько ваз — и свою и чужие — разбивают случайно, небрежно! Сколько их наполняют мутью, грязью, кровью, превращают в мерзкие урыльники! Знаешь ли ты хоть одного человека, который донес бы свою вазу чистой и неповрежденной до конца?
— Знаю, — сказал Диагор твердо. — Ты!
Демокрит молчал. Но не оттого, что его смутили слова ученика. Он вновь загляделся на падающие звезды, сверкавшие по небосводу то тут, то там почти ежеминутно. Какое удивительное явление! Если проследить направление, откуда вылетают эти таинственные огни, можно подумать, что это стрелы, пущенные в разные стороны из одного лука. Стрелок находится, несомненно, в созвездии Персея, правее Большой и Малой Медведиц, на уровне Полярной звезды. Вот оно, это созвездие, с его странной главной звездой, иногда кажущейся больше, иногда меньше. Отсюда золотой дождь истекает в конце лета. В другое время таинственный стрелок перемещается то в созвездие Лиры, то Дракона, то Льва, то Ориона. Что бы это могло быть? Демокрита так остро волновала эта загадка, что, наблюдая все возрастающее великолепие золотого дождя, он совсем позабыл о Диагоре и о том, что говорил ему.
