Ветер гнал на берег волну за волной. Они оставляли водоросли и сильный запах йода. По берегу с важным видом ходил мартын. Мое присутствие его нисколько не смущало. Он тщетно пытался перевернуть раковину рапана. Я не выдержал и привстал, чтоб помочь настойчивой птице, но в этот момент увидел: на меня несется огромный дог. Мне ничего не оставалось, кроме как замереть на месте. Пусть он думает, что перед ним дерево.
К счастью, он остановился, тормознув всеми лапами.
— Здравствуй, песик! — сказал я максимально дружелюбным тоном. — Ты, наверное, потерялся? Давай дружить. Меня зовут Саша.
Собака зарычала и издала низкий утробный звук, отдаленно напоминающий лай, и спокойно легла на песок, ни на секунду не спуская с меня глаз. Со стороны леса неторопливо приближался молодой мужчина. Внешним видом он нисколько не напоминал местных рыбаков, а каскетка, теплая куртка, брюки и ботинки наводили на мысль о дорогом магазине. Вот тебе и необитаемый остров!
— Ты откуда взялся, братан? Только не гони порожняк, вижу, что не местный.
— Из Сибири.
— А здесь что потерял?
— Сокровища затонувшего греческого корабля, который шел из Ольвии в Пантикапей с грузом скифского золота.
— Ответ неверный. — Он ухмыльнулся. — Даю еще две попытки.
— И что потом? — поинтересовался я.
— Вариантов достаточно. — Он распахнул полу куртки, чтобы я увидел рукоять пистолета.
— Пистолет-то газовый? — тут же поинтересовался я.
— Газовый, — подтвердил он. — В голове дырки делать, чтобы лишние газы выходили. В общем, слушай. Базара нет, ты можешь сидеть, где хочешь, но только не на Тузле. Это мой остров. Я его купил. Частная собственность. Ферштейн?
— К сожалению, не смогу отсюда уехать. — Я развел руками. — Лодки нет, плавать не умею, да тут и для хорошего пловца расстояние великовато до берега.
— А как же ты сюда попал?
— На парашюте спрыгнул.
— Слушай, парашютист… — Он вздохнул. — Я ведь могу сдать тебя пограничникам. Статья за шпионаж и, считай, пятнадцать лет строгого режима на Арабатской Стрелке. Или просто пристрелить могу. Соображаешь?
— Стреляй. — Я был абсолютно спокоен. Я знал, что мой билет может оказаться в один конец.
— А ты не из психушки сбежал?
— Почему сбежал, сами отпустили!
Мы долго смотрели друг другу в глаза. Мой желудок сжался в комок и поднялся к самому горлу. Сразу заныли старые рубцы от язвы, а из-под мышек покатились струйки холодного пота.
— Человеческое племя, — наконец заговорил он, — имеет две неприятные разновидности — дураков и героев. Ты вроде не похож ни на того, ни на другого… Пошли.
— Не пойду! — решительно заявил я и вновь ощутил подступающую тошноту.
— Не кипятись, чудило. Я тебя в гости приглашаю.
Судно у пирса можно было назвать яхтой лишь по недоразумению. Впечатляли не только размеры, но и обтекаемые формы палубных надстроек, которые недвусмысленно намекали на бескрайние океанские просторы. До сей поры я искренне считал, что владельцы таких красавиц — инопланетяне.
— Нравится?
— Не то слово, — согласился я. — И имя красивое — «Персия».
— В честь супруги.
— Ее зовут Персия?
— Нет, ее зовут Персефона, но не могу же я так назвать яхту. Я и жену так называю один раз в год — в ее день рождения.
— Кажется, греческое имя? — поинтересовался я из вежливости.
— Ага. Была такая богиня — дочь Зевса и Деметры. Я пока запомнил, чуть язык не сломал. Папаша моей супруги на этом деле всех собак съел. Персефона Яхонтовна Преображенская — это же застрелиться легче! Кстати, о собаках. Кер, ты где, твою мать!
Черный дог с шумом вывалился из кустов и, оттолкнув нас от трапа, мгновенно скрылся в глубине яхты. Мы поднялись следом.
— Персия, у нас гость! — рявкнул хозяин. — Выходи!
— И незачем так орать. — Она спустилась в салон по винтовой лесенке. — Кербер, бессовестный, ты опять улегся на диван. А ну, брысь!
Пес неохотно слез и виновато уткнулся в колени хозяйки, помахивая хвостом.
— Александр, — представился я.
Она улыбнулась.
— Герман, я без тебя не садилась за стол, да и Александр, вероятно, голоден.
— Никаких проблем. Вы посидите, а я пойду озадачу повара.
Я скромно присел на краешек огромного кожаного кресла. Она расположилась напротив. На вид не старше двадцати пяти. Длинные черные волосы, вьющиеся тонкими колечками, слегка влажные, зачесаны назад. Высокий лоб, смуглая кожа, выразительные карие глаза, полные губы. Действительно красивая женщина, если я в этом что-то понимаю. Молчание затягивалось…
— Простите, а чем занимается ваш муж?
— Он судовладелец.
— Надо же! В жизни не видел ни одного судовладельца.
— Вас что-то удивляет? — спросила она.
— Я их представлял иначе. Детские впечатления, знаете ли. Мистер Твистер. Владелец заводов, газет, пароходов… У вас много пароходов?
— Я в этом слабо разбираюсь.
— Простите за любопытство, а зачем вашему мужу этот Богом забытый остров, ведь при его доходах можно найти более приятные места?
— По-моему, ему здесь нравится больше. — Она неожиданно смутилась. — Детские впечатления, кажется, вы так выразились? С тех пор, как он купил Керченский порт, мы несколько раз в год сюда заходим.
Мои дежурные вопросы иссякли.
— А вы чем занимаетесь, если не секрет? — чуть погодя спросила она, заполняя паузу.
— Я адвокат, — ответил я.
— Надо же! Я тоже представляла адвокатов несколько иначе.
— Если вы имеете в виду это, — я продемонстрировал стоптанные ботинки, — то можете не обращать внимания. Временные трудности, так сказать.
Когда вернулся Герман, мы уже нашли общую тему и бодро ее обсуждали.
— Спелись, — констатировал он и обнял жену за плечи. — Люблю я эту чертовку! Даже из дома ее выкрал. Дело было — страшно вспомнить! С тех пор вертит мною, как хочет. Все-все, молчу. Налей-ка нам с гостем по рюмочке.
— Как скажешь, милый, — она одарила мужа ослепительной улыбкой и потянулась к стойке бара.
После недолгого раздумья я выбрал коньяк.
Проснулся оттого, что затекла спина. Боль пронзила поясницу и отзывалась пульсирующими толчками в почках. Я долго лежал в темноте, слушая монотонный стук дождя, пока не вспомнил, где нахожусь. Боль в спине не унималась, и попытка перевернуться на другой бок не принесла облегчения. Пришлось встать. Кряхтя и охая, я побродил по комнате, пока не наткнулся на чайник, который тут же жадно опустошил.
Пил я, конечно, зря. Кажется, и говорил тоже слишком много. Германа этого и бочкой не свалишь, а я не помню даже, как добрался до своего стойбища. Вторую бутылку коньяка помню. Отвратительный все-таки коньяк греки делают. Потом вроде бы текила была. Или виски.
