Сначала я не обратила внимания на его слова, отпустил — и ладно. Я торопилась домой, не столько чтобы успокоить домашних, сколько чтобы связаться с Дождем. Но тот не вышел на связь.
— Ты не волнуйся, он, скорее всего, сейчас работает, — успокаивал меня Рыжий. — Ты же помнишь, как это было, вся ваша беготня, нарощенные трубы, пополнение донорских запасов неометалла, починки, солнечные батареи… Когда я тебе звонил, я, бывало, по сто раз номер станции набирал, пока не находил тебя в Гнезде, а ты еще и разговаривать никогда не хотела.
— Но у нас же график, — в отчаянии сказала я ему спустя пять часов после дозвона. — Тридцать минут работы на станции или пять минут в открытом космосе, потом час в Гнезде. Он бы сто раз мог ответить. Он еще там? Он вообще жив?
Рыжий помог мне справиться с плоскарем, и мы запросили автоматическую информацию по станции. Она меня напугала. Станция считалась нерабочей уже четыре года. На ней не было космонавтов.
— Как? — растерялась я. — Но я же была там еще в начале лета. Мегателепорт работает считаные секунды. Тут какая-то ошибка.
— Станция считалась неудавшейся, потребляющей слишком много ресурсов и дающей мало энергии Соцветью. Но она точно была рабочей в начале лета, когда я звонил тебе, — подтвердил Рыжий.
Что мы могли поделать? Профессор Чудов впервые столкнулся с таким явлением. Он помнил, что я с этой станции, но по всем документам и приметам станция была уже четыре года заброшена. Никто не мог объяснить, почему так вышло. Соцветью дарили энергию сто семнадцать подобных станций, но о сто восемнадцатой никто не помнил. Мы проверяли спутники, отвечающие за связь, антиметеоритные установки, страховочные солнцесберегающие установки, однако людей, которых я помнила, не было ни в космосе, ни на Соцветье. Я продолжала вызывать постоянно, но безрезультатно. Станция была мертвым космическим мусором, она не подлежала восстановлению. К счастью, уборке она тоже не подлежала, поскольку находилась в опасном для мусорщиков месте — задевала край кольца астероидов, именно поэтому нам приходилось ее чинить так часто и именно поэтому она потребляла слишком много ресурсов.
Между тем время шло. Я получила статус «Восстановленного в правах», могла ходить в кино, в магазины, путешествовать, пользоваться галакт-нетом без ограничений, пить алкоголь, но я сидела дома и набирала номер станции. К нам зачастил Николай, к ноябрю его уже величали дома «женихом», сперва иронично, потом привыкли. Я не уклонялась от встреч с ним, хотя каждый раз чувствовала себя так, словно все еще идет экзамен. Впрочем, от людей на Соцветье можно было и такой подлости ожидать. Домашние считали, что мы неплохо ладим. Я могла три дня не выходить из комнаты, но если Николай звал в кино или кафе, я соглашалась. Я могла не есть сутки, пить только сок, а если к обеду появлялся Николай, я ела все, до чего могла дотянуться. Мама считала, что он хорошо на меня влияет. Она мерила меня мерками Соцветья, в нормальной человеческой жизни считалось, что если девушка плохо ест и сидит в своей комнате, она больна психически и физически, а вот если девушка гуляет с кавалером и ест все, что дают, она счастлива и здорова. На самом деле все было наоборот. Я чувствовала себя больной и загнанной, когда жила по указке Николая и по законам «нормальной человеческой жизни». Я всю жизнь провела в замкнутом пространстве, питаясь внутривенно от Гнезда, как не родившийся ребенок, зачем было насильно менять мои привычки? Я могла есть и вести себя, как люди с Соцветья, но это было притворство.
Рыжий ссорился из-за меня с профессором. Рыжий не был сверхчувствительным, как я, однако он тоже чувствовал тоньше, чем другие люди. Он понимал, что его дипломная работа зашла в тупик. Я соответствовала нормам, но мне от этого становилось только хуже. Рыжий рискнул заявить профессору, что нормы неправильные. Что «возвращенцы» другие и в молекулярном, и в физическом, и в психическом смысле, что их нельзя сравнивать с людьми, как нельзя сравнивать дельфина и слона. Оба обладают легкими и кровеносной системой, но они разные… Профессор ответил, что теория чересчур революционная, особенно для дипломной работы, и что, если Рыжему такая блажь в голову стукнула, он должен предложить себя и свою сестру в качестве подопытных кроликов, так как мы близнецы и при этом космонавт и человек с Соцветья. Рыжий ответил, что его сестра, то есть я, и так достаточно натерпелась от людей с Соцветья, профессор заявил, что это еще цветочки и что среди «возвращенок» я самая неблагодарная, потому что другим приходится намного хуже. Конфликт достиг апогея, когда Николай проболтался мне о Солнышке.
Она не сдала экзамен. В кафе она с трудом проглотила картофельное пюре с молоком и молочный суп, а потом ее вывернуло на экзаменатора после чашки кофе с молоком. Солнышко игнорировала фильмы, книги и музыку. Она полюбила только живопись, но почему-то лишь авангардистскую. Солнышко ничего не понимала в современном мире. Николай сказал, что Солнышко покончила с собой, спрыгнув с крыши ресторана «Озарение», прямо в созвездие огней города. Рыжий сказал мне, что Солнышко попыталась дома вырастить костюм из неометалла на ресурсах своего тела и с помощью него вернуться на родную станцию, но что-то не получилось, ее не приняли…
Я сказала брату, что согласна быть подопытным кроликом, если они с профессором помирятся, он обозвал меня дурой и уехал из города. Тогда я перестала общаться со всеми, даже с родными. Я перестала дозваниваться до станции. Я потеряла надежду. Сутки напролет я сидела у окна, глядя, как ветер колышет голые ветви деревьев, и сжимала в руках плоскарь. Форточка была открыта, ко мне долетали ветер и дождь. Если ее закрывали, я отворяла ее усилием воли. Больше я ничего не делала, вообще не двигалась. Мама часто заходила ко мне в комнату, пыталась звать меня, влить в рот ложку супа, но я отключила все чувства, кроме зрения. Однажды я ощутила, что истощена, как тогда, на станции. Я поняла, что умираю.
И вдруг из форточки мне на плечо спустился «связной». У него был парашютик из неометалла. Я тут же включила все чувства. От неометалла пахло Ночкой. Я и забыла, что неометалл бывает разный. На станции весь неометалл был из нас, он пах мной, Дождем, Облаком, Рябью, Туманом, Листопадом, Снегом и Ночкой, всеми нами. А теперь пахло только Ночкой. Я расправила «связного» на ладони, отложив в сторону бесполезный плоскарь.
Ночка появилась на экране, но я не сразу ее узнала. Одутловатые щеки повисли, как у бульдога, в черных волосах блестели яркие красные пряди, но что больше всего меня напугало — ее глаза тоже были красными и светились.
