Кругом, от самых саванн, сходились сюда зеленые армии леса, ступали густыми колоннами по предгорьям, штурмовали каменные террасы, принимая в широкую грудь удары сорвавшихся скал и пенные волны горных потоков. Сотни гигантских стволов, как падшие воины, устилали места беспощадных битв, раскинув в разные стороны ветви, словно застывшие руки, грозя и взывая о помощи…
Пять перевалов совершил караван в трое суток, напрягаясь изо всех сил и, наконец, сдал. Ибрагим к вечеру четвертого дня почтительно приблизился к Пьеру.
— Самехуни я сиди[19], — сказал он, — но люди устали, и нужно отдохнуть этот вечер, ночь и завтра до полудня. Люди Хартума хотя и знают горы, но здесь, видимо, злые духи исказили и извратили создание аллаха. Мы никогда не видали таких непонятных гор.
Пьер с виду охотно согласился, но принял это заявление как первое предостережение. Он понял, что суеверных арабов начинают пугать необычность и грозная мрачность окружающей их природы. Действительно, особенно ночью, все кругом принимало неизъяснимо таинственный вид, мерещились фантастические чудовища в прихотливо изломанных скалах. Беззвучное реянье нетопырей, всхлипывания козодоев, гоняющихся за ночными бабочками, и неожиданный раскатистый хохот горных сов с дикими переливами, от которых по спине бегали мурашки, — все это жутко разжигало детски-безудержное воображение арабов.
Правда, с первыми лучами солнца вместе с тьмой ночи уходили и призраки, но страх перед неведомой страной не уменьшался. Пьер не раз уже, в минуты раздражения, сожалел, что, чрезмерно конспирируя цели экспедиции, не взял местных галласов. Но мысль, что галласы могли и совсем отказаться идти к горе Лунного духа, которую они несомненно знали, примиряла его с арабами. Он успокаивался и прибегал ко всевозможным ухищрениям, чтобы ободрить спутников, и по ночам надолго уходил от пылающих костров стоянки.
Такое бесстрашие эффенди и то, что ему не было вреда от дьяволов и злых духов, которые, конечно, во множестве гнездились в этих горах, успокаивали караван. Но на этот раз было хуже. Согласившись на стоянку, Пьер сейчас же велел собирать хворост и сучья для костров. Когда все это было сделано, он собрал всех, похвалил их за храбрость, за хорошую службу и объявил, что пути еще один день, а там они пойдут обратно и вернутся в Хартум. Он только должен осмотреть по распоряжению негуса эти горы и узнать, могут ли его войска проходить здесь.
Он видел, как просияли лица хартумцев, и окончательно понял, что через сутки, если он не поведет их обратно, они покинут его.
Здесь, у самой Паруты, в первый раз за всю экспедицию, ему не повезло. Он с досадой рассматривал в зрительную трубу горные хребты и долго любовался красивой конической вершиной, напоминающей красотой своих форм знаменитый японский вулкан — Фузи-Яму.
Подъем на эту вершину начинался как раз от места их стоянки. Красавица гора стояла как-то одиноко и только справа, наполовину включая ее в свои объятья, стояла другая, совершенно безлесная гора, с широкой усеченной вершиной. Казалось, что именно из этого дикого плато, километров в десять по диаметру, подземная сила выдвинула красивую вершину, но такую же дикую и неприступную, как само плато.
Взяв ружье, грустный и расстроенный, Пьер пошел побродить около стоянки. Он видел, как радостно суетились хартумцы, готовясь к ночлегу и мурлыкая песни, и почувствовал, что путешествие его кончилось.
Пройдя четверть километра, он улегся в душистой траве, развернул карту и начал свои расчеты и вычисления. По его данным выходило, что Парута должна быть за этой красивой вершиной. Нужно было, во что бы то ни стало, заставить хартумцев хотя бы подняться на эту вершину и обследовать, что находится за ней по ту сторону.
На этом он решил кончить свою экспедицию и спешить скорее назад, чтобы встретиться с Корбо. До Хартума было более месяца пути, то есть, он попал бы туда к середине сентября. Возможно, что «Титан» будет закончен к этому времени, и встреча друзей состоится в Хартуме. Он сделал все, что мог, но невозможное невозможно — приходится покориться судьбе.
Пьер улыбнулся мусульманскому складу своих мыслей и, сложив карту, побрел к зарослям орешника, слушая, как где-то мягко и кругло куковала кукушка. Знакомые меланхолические звуки, которые будто бархатные клубочки катились в прозрачном горном воздухе, напомнили ему Россию.
Беспричинная тоска защемила его сердце. Захотелось туда, где теперь осенним золотом и пурпуром начинают рядиться белоствольные березы и трепетные осины. Где без конца тянется щетинистое жнивье, а по дорогам скрипят телеги при долгих янтарных закатах, а тонкие нити седой паутины плывут в воздухе, цепляются за кусты, за сухую солому, вспыхивают и горят в лучах зари.
Семнадцать лет он не видел России, скитаясь по разным странам, и не знал, какая она теперь. Тринадцатилетним мальчиком родители увезли его во Францию, когда с места ссылки, из Вологодской губернии, им разрешили выехать за границу. Он вырос парижанином, но тоска по России, которой мучились и жили все эмигранты, завладела и его сердцем. Вот уже восемь лет, как, окончив университет, мечется он по земному шару с разными экспедициями и уже два года, как путешествует вместе с Корбо.
Смутно, по детским воспоминаниям, рисовались всегда Пьеру Киев и Днепр, белые хаты, вышитые рубахи крестьян и разноцветные платки крестьянок. Помнится переезд, совершенный по воле жандармов на холодный и суровый север, родину отца. Его южанка-мать очень боялась морозов, но потом север очаровал ее своим величием, своими лесами, своими яркими серебряными зимами. Пьер быстро, сам не сознавая почему, полюбил север больше юга, и северная Россия навсегда запечатлелась в его юной душе.
Вот и теперь, вспоминая Россию, он вспомнил север. Может быть, это сказалась кровь предков, а, может быть, действительно русский север обладает чарующей силой. Весь отдавшись нахлынувшим воспоминаниям, Пьер не заметил, как наступила безлунная ночь. Кругом замелькали светляки, искорками пролетая в беззвучном воздухе, засновали козодои и летучие мыши. Постепенно стихало и птичье пение, и только отдельные голоса дневного хора кое-где досвис-тывали свои партии.
Вдруг Пьер остановился, как вкопанный. Справа на ис-синя-темном небе задрожало и заколебалось пятно белого матового света. Словно северное сияние затрепетало оно на правой стороне вершины, похожей на Фузи-Яму. Дрожащими руками Пьер достал зрительную трубу и направил на гору. Слабый свет играл на снежном покрове, ясно обнаруживая, что его источник — колеблющееся пламя.
