Робин. У тебя очень лукавый вид, мама.
Миссис Конвей. Разве? У меня совсем не то настроение. (Осторожно.) Джоан выросла и стала очень миловидной девушкой. Правда?
Робин (улыбаясь). Вполне.
Миссис Конвей (тем же осторожным тоном). И, по-моему, у нее приятный, легкий характер. Она не очень умная или развитая… но безусловно милая девушка.
Робин (соглашаясь). Да, бьюсь об заклад, что это так.
Хейзел вплывает в комнату, чтобы собрать вещи. Это должно быть сделано максимально быстро.
Хейзел. Они все там жаждут, чтобы ты спела, мама. Согласны даже, если это будет что-нибудь немецкое.
Миссис Конвей. Слава богу! Я никогда не была так глупа, чтобы перестать петь немецкие песни. Что общего у Шуберта и Шумана с Гинденбургом и кайзером?
Входит Кэрол и следом за ней — Джоан. Хейэел уходит с охапкой вещей. Робин помогает Джоан собирать ее долю. Миссис Конвей стоит в стороне.
Кэрол (громко и весело, собирая вещи). Все разгадали шараду, что это был «Кот в сапогах», хотя до этого не угадали ни одного слова. Все, кроме мистера Джеймса, который почему-то думал, что слово было «Синематограф». Когда говорят «синематограф», я ни за что не могу поверить, что когда-нибудь была в одном из них, — это звучит как название какого-то совсем другого места. Робин, ты видел Уильяма С. Харта?
Робин. Да.
Кэрол (останавливаясь со своей ношей, очень торжественно). Я люблю Уильяма С. Харта. Интересно бы знать, что обозначает это «С»?
Робин. Сидни.
Кэрол (оборачиваясь, в ужасе). Робин, не может быть! (Уходит.)
Джоан собирает оставшиеся вещи.
Миссис Конвей. Пойдем, Робин, я хочу, чтобы ты с Аланом передвинул для меня рояль.
Робин. Ладно.
Все уходят. Почти все вещи собраны и унесены. Доносятся отдаленные аплодисменты и смех. Затем быстро входит Кей и озабоченно ищет клочок бумаги и карандаш. Найдя их, задумывается, морщит лоб, затем делает несколько быстрых заметок. Слышно, как на рояле берут несколько аккордов. Заглядывает Кэрол, которая пришла собрать последние остатки маскарадных костюмов.
Кэрол (с благоговением, очаровательная в своей непосредственности). Кей, тебя внезапно посетило вдохновение?
Кей (поднимает глаза, очень серьезно). Нет, не совсем. Но я прямо переполнена всякими чувствами, мыслями и впечатлениями. Ты знаешь…
Кэрол (подходит ближе к своей любимой сестре). О да, я тоже! Всего так много! Я ни за что не могла бы начать писать о них.
Кей (с увлечением юной писательницы). В моем романе одна девушка идет на вечер… понимаешь… и там ей встречаются некоторые вещи, которые я как раз почувствовала… очень тонкие вещи. Я знаю, что она их почувствовала… а я хочу, чтобы на этот раз мой роман был очень правдивым… так что мне обязательно нужно было их записать…
Кэрол. Ты мне потом расскажешь?
Кей. Да.
Кэрол. В спальне?
Кей. Да, если ты будешь не слишком сонная.
Кэрол. Ни за что! (Умолкает, счастливая.)
Они смотрят друг на друга — два серьезных молодых существа. И как раз теперь слышно, как миссис Конвей в гостиной начинает петь романс Шумана «Орешник».
Кэрол. (Преисполнена торжественности и благоговения.) Кей, по-моему, ты — замечательная.
Кей (сама благоговея). По-моему, жизнь — замечательная.
Кэрол. И ты и жизнь — вы обе. (Уходит.)
Теперь милые, переливчатые звуки Шумана доносятся яснее, чем раньше. Кей пишет еще минуту-другую, затем, взволнованная музыкой и внезапным творческим вдохновением, откладывает карандаш и бумагу, идет к выключателю и тушит свет. В комнате не темно, потому что свет проникает в нее из холла. Кей идет к окну и раздвигает портьеры, так что, когда она садится на подоконник, голова ее залита серебристым лунным сиянием. Совсем притихшая, она слушает музыку и отрешенно всматривается куда-то вдаль; в то время как замирает песня, медленно опускается занавес.
Когда занавес подымается, в первую минуту мы думаем, что ничего не произошло, с тех пор как он опустился, потому что свет так же проникает в комнату из холла, и Кей так же сидит на подоконнике. Но вот входит Алан и зажигает люстру, и мы видим, что произошло, очевидно, очень многое. Перед нами та же комната, но она оклеена другими обоями, обстановка вся заменена новой, картины и книги не совсем те же, что были раньше, появился радиоприемник. Общее впечатление жестче и несколько светлее, чем было во время того вечера, в 1919 году, и мы сейчас же догадываемся, что действие происходит в наши дни (1937 год). Кей и Алан уже тоже не те, какими они были двадцать лет тому назад. У Кей — слегка жестковатый облик преуспевающей, холеной сорокалетней женщины, которая долгие годы привыкла сама зарабатывать себе на жизнь. Алан, которому около сорока пяти, имеет еще более затрапезный вид, чем раньше, — нелепый пиджак, надетый на нем, никак не подходит к остальному костюму, — но сам он все такой же робкий, неловкий, милый, только теперь в нем чувствуется какая-то спокойная уравновешенность, внутренняя уверенность и просветленность, отсутствующие у всех остальных, которых мы сейчас увидим.
Алан (спокойно). Ты здесь… Кей?
Кей (радостно). Алан! (Вскакивает на ноги и целует его.)
Затем они смотрят друг на друга, слегка улыбаясь.
Алан (смущенно потирает руки, как он делал всегда). Я рад, что тебе удалось приехать. Только это и заставляло меня терпимо относиться ко всей этой затее — мысль, что ты, может быть, сумеешь приехать. Но мама говорит, что ты не останешься ночевать.
Кей. Я не могу, Алан. Мне нужно вернуться в Лондон сегодня же вечером.
Алан. Дела?
Кей. Да. Я должна отправиться в Саутгемптон завтра утром писать заметку о новейшей кинозвездочке.
Алан. И часто тебе приходится этим заниматься?
Кей. Да, Алан, очень часто. На свете существует страшное множество кинозвезд, и все они приезжают в Саутгемптон, за исключением тех случаев, когда они приезжают в Плимут, чтоб их черт побрал! А все читательницы «Дейли курир» обожают, когда в газете есть бойкая статейка о какой-нибудь из их блистательных фавориток.
Алан (задумчиво). Они выглядят очень мило… но как-то все на одно лицо.
Кей (решительно). Они и есть все на одно лицо — и таковы же и мои бойкие интервью с ними. В самом деле, порой у меня такое чувство, словно мы все кружимся на одном месте, как цирковые лошади.
Алан (после паузы). Ты пишешь новый роман?
Кей (очень спокойно). Нет, мой дорогой, не пишу. (Пауза, затем разражается коротким смехом.) Я говорю себе, что слишком многие пишут сейчас романы.
Алан. Что ж, оно, пожалуй, так выглядит… иногда.
Кей. Да. Но это не настоящая причина. Я все-таки продолжаю думать, что мой роман был бы не похож на то, что они пишут, — по крайней мере следующий, если предыдущий даже и был похож. Но… дело в том, что я просто не могу…
