— Капитан… — фонарик вспыхнул ярче и погас. Но Кэсс четко увидела в глазах Кэни отблеск слез.
— Я уже очень давно капитан, Кэни.
— Кэсс. Я никогда никому не стучал. Ни в СБ, ни противнику. Я не понимаю — за что? Вы?
Кэсс вздрогнула. Голос был ровным, но она давно научилась распознавать боль под всеми ее масками. Она встала и подошла к Кэни, притянула его к себе за плечи. Для этого ей пришлось встать на цыпочки.
— Прости меня, мальчик. Я ни в чем тебя не подозреваю. Но будь поосторожнее в этой операции, хорошо?
Две ладони доверчиво легли ей на предплечья.
— Хорошо. Но в чем дело?
— Я не могу рассказать. И тебя я попрошу молчать об этом разговоре. Просто — будь осторожнее. Пожалуйста.
— Я обещаю молчать, — покорно согласился Кэн. Что-то в его голосе Кэсс сильно не понравилось. Какой-то хорошо скрытый надлом. Что же она сделала? Да, со стороны они — стальные монстры, тупые машины для убийства. И руки не в крови, потому что убивают — с высоты. Но услышать от своего командира «ты — предатель»… Скажи ей такое Полковник — что бы она сделала?
— Кэни, Кэни. Прости меня. — Она взяла его за запястья, легонько «погладила» — помогла расслабиться, успокоиться, ощутить ее близость, доверие. — Здесь происходят очень неприятные вещи, на этой базе и в этой операции. Но я ни в чем тебя не обвиняю. Это был глупый вопрос.
А в голове металось — «притворяется — или правда?», и за это Кэсс было куда как более стыдно, чем за неосторожный вопрос.
Больше до утра никто не пришел. С рассветом она тихонько выбралась из зала совещаний, напоследок вернув на место карту. Ту, которая должна была лежать на этом столе по договоренности с Эскером, а не ту, которую она взяла у Полковника перед тем, как прийти сюда.
И было ей удивительно мерзко и противно.
Виски проломило болью, тошнота подступила к горлу. Танька приоткрыла глаза, попыталась оглядеться сквозь радужную муть перед глазами. Мигрень подкралась как всем известный северный пушной зверек, незаметно. То есть, ничего особо неожиданного в этом не было — приступ был уже далеко не первым, и «предвестники» она распознавать научилась. Для чего в кармане рюкзака и находился шприц с «Трамалом». Однако сейчас, в метро пользы от него не было никакой. Скорее — наоборот. Синюшно-бледной девицей, которую тошнит на каждом углу или пуще того — которая валяется где-нибудь на станции метрополитена, — могли заинтересоваться только менты. Для которых диагноз был вполне ясен: наркоманка. Вот и шприц, и пара-тройка упаковок разнообразных таблеток, даром что из аптеки и с ценниками. Все равно — соответственной категории: «Седальгин», «Терпинкод», «Пенталгин».
Результат такого «диагностирования» был бы легко предсказуем. Хорошо еще, если рано или поздно вызовут-таки врачей. Но это вряд ли…
«Выползти наверх, найти ближайший туалет…» — подумала Танька, взвесила свои шансы и попыталась двинуться к дверям поезда. Черное стекло ударило в лицо, нос расплющился и где-то фоном заныл. По сравнению с тем, что вытворяли на пару голова и желудок, это было ерундой.
«Октябрьская кольцевая». С трудом преодолев пару метров от вагона до середины вестибюля, Танька поняла, что никуда она подняться уже не сможет. При одной мысли об эскалаторе тошнота подступила к горлу. Зажав ладонью рот и давясь горько-кислой слюной, Танька поползла в сторону тупика, к «Небу голубому», излюбленному месту встреч с приятелями. Роль голубого неба играла краска, коей была закрашена верхняя часть ниши. Доступ к «небу» загораживала черная кованая решетка с выразительным замком, что добавляло картине своеобразной романтики.
Сев на пол и опершись спиной на стену, Танька полезла в рюкзак и, стараясь не отсвечивать, принялась закидывать в рот таблетки. Чтоб быстрее подействовало, она их разжевывала перед тем, как проглотить. Отдающая сладким горечь в смеси с рвотным привкусом была мало с чем сравнима. Но ей было уже не привыкать к таким «коктейлям». Глаза закрыть не удавалось — начинался «вертолет». Смотреть на суету вестибюля тоже сил не было. Изображение смазывалось по краям, а посередине приобретало фантастическую перспективу и все цвета побежалости.
Запахи били в нос — люди, их душная липкость. Пот, немытые тела, дешевый парфюм, перегар. Запахи метро были менее противными, но не менее навязчивыми. Машинное масло, перегретая изоляция, нагретый металл. Запахи клубились вокруг нее, заплетались в гипнотические узоры, грозили обвиться петлей вокруг горла.
Танька полезла в рюкзак еще раз, не обращая внимания на то, что из него посыпалась какая-то мелочь — ручки, расческа, распечатки. Ей были нужны блокнот и любимый тонкий фломастер. Иногда это помогало — выплюнуть на бумагу, выкинуть из себя вон слова, которые вертятся на языке. Слова орали в уши ее же собственным голосом, пульсировали где-то на шее, в сонной артерии, должно быть. Хотелось выгнуться дугой и позволить себе выкрикивать их в окружающее пространство. Но так было нельзя…
Стихи получались так себе — но это лечило, заглушало боль…
…Кровь на ладони не стекала — высоко,
Лишь на приборах мелкий крап мишеней,
Живые ярче, и попасть по ним легко,
А времени — в обрез, и не до размышлений,
И небо вновь ложится под крыло,
Лицо лаская острым встречным ветром —
И тень улыбки «снова повезло»…
Писать получалось только достаточно крупными, почти печатными, но все равно корявыми буквами. Листки, кажется, рассыпались, но Таньке было уже все равно — сжимая что-то в руке, то ли один из листков, то ли фломастер, она закрыла глаза и попыталась отрубиться. Не тут-то было.
Должно быть, она неплотно прикрыла глаза, потому что перед ней явственно обрисовались две пары ног. Первая пара была облачена в кроссовки и черные джинсы, вторая — в тяжелые ботинки и камуфляж.
— Хм-м… — прозвучало откуда-то сверху.
— Да пошли, герцог, наркошек, что ли, не видал? — ответили где-то там же, наверху.
— Видал, хотя и не столько, сколько ты, наверное…
Тут Танька обиделась. Даже если она и походила на наркоманку, то ей не была. Герцог, блин…
Кто-то потянул листок из ее пальцев. Танька не сопротивлялась. Больше всего ее интересовало одно — не наблевать на ботинки незнакомцам. А то ведь этими же ботинками…
— Хм-м… — еще раз прозвучало где-то то ли на небесах, то ли над Танькиной головой.
— Пошли, говорю. Делать больше нечего, что ли?
— Погоди-ка, маршал… Ну-ка, погляди сюда, детка…
Таньку бесцеремонно взяли за подбородок. Она постаралась сфокусировать взгляд. Где-то перед ней находились глаза. Серые такие глаза, две штуки. Левый и правый. Хотя сейчас Танька не могла бы ответить на вопрос, где левый, а где правый. Она зажмурилась, но ее весьма весомо похлопали по щеке.
