Учитель как будто даже не хочет говорить для фарисеев и тех, кто с ними.
Он говорит о них словами пророка - "огрубело сердце людей сих, и ушами еле слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы я исцелил их".
Он облекает свое учение в форму иносказаний и притч, непонятных для непосвященных.
Своим ученикам наедине он разъясняет сокровенный смысл.
Он говорит теперь о Царствии Божием и его слова так необычайны. Проповедуемое им Царство так не похоже на то, о котором толкуют раввины. Оно так далеко от всего, что кругом, что видят глаза, и осязают руки. Оно точно совсем в ином мире. И вместе с тем, иногда, когда они слушают, оно кажется совсем близким, как будто бы оно вот здесь, под сердцем.
Тогда Учитель говорит: "Царствие Божие внутри вас есть".
* * *
Смотрели на закат, все небо пылало точно совершился там какой-то исполинский пожар.
Учитель был грустен.
И смотря на небесное зарево, он говорил тоже об огне.
"Огонь пришел я низвести на землю. О, как желал бы я, чтобы он скорее возгорелся!"
"Крещением должен я креститься: и как я томлюсь, пока сие совершится..."
"Не думайте, что я пришел принести мир на землю, но меч".
* * *
Иуда часто видел во сне Учителя. И раньше это были такие радостные сны. Учитель приходил и нежно склонялся над его изголовьем.
Но страшный сон видел Иуда недавно. Снилось ему, что он не человек, а какое-то необыкновенное существо, наполовину человек, а наполовину - зверь, как вот те страшные изваяния с лицом человека и с туловищем животных, которым, как слышал он, поклоняются в Египте.
Звериное мясо покрыто шерстью - там, снизу. Но оно растет, постепенно покрывает его тело, и того и гляди, покроет и голову, и тогда из человека станет он чудовищем, бессмысленным и страшным. Он не один, кругом него много таких же как он, и все они копошатся на дне какой-то пропасти.
А наверху, на уступе, стоит Учитель, как всегда, весь в белом, и еще белее кажется от падающих на него солнечных лучей.
У него в руках меч, длинный-длинный, почти в длину человеческого роста. Обеими руками держит он рукоять и опирается на нее лицом.
Он бесконечно грустен.
Нижней части лица не видно.
Глаза закрыты, и из-под опущенных ресниц медленно, одна за другой текут слезы...
А руки, кажется, ранены, или даже проткнуты насквозь и по рукояти и по лезвию струится кровь.
И вот Иуда знает, что меч Учителя должен коснуться его тела, он отсечет от него нарастающее звериное мясо. Будет больно, может быть, очень больно, но в этом, и только в этом спасение от страшной и отвратительной гибели. Так будет и с другими. Меч коснется всех тел и пройдет туда, в самую глубину земли, откуда рождается и ползет эта звериность.
И все хотят этого, все ждут, хотя и со страхом, но и с радостью. Но вот Иуда узнает близко от себя раввина Бен-Акибу. Тот уже почти совсем зарос звериным телом, видно только еще окруженное отовсюду мясом и шерстью лицо. И вот он хулит Учителя. Он говорит всем, что копошиться всем здесь хорошо и тепло, а меч не исцелит, он убьет их, и в нем не спасение, а смерть.
Надо, говорит, пока еще не поздно, вырвать меч и сразить им Стоящего наверху.
И с ужасом замечает Иуда, как будто все окружающие его полузвери соглашаются с Бен-Акибой. Шепотом, осторожно, еще боясь, они выражают ему одобрение.
И вот все взоры обращаются на Иуду. Он обреченный, он должен повиноваться. Это он убьет ...Учителя, это - неизбежно. Вот он сейчас будет карабкаться по скользким отвесным стенам, с силой вырвет у Учителя меч, Учитель не будет защищаться.
Он вонзит нож в самое сердце. И алая кровь хлынет на белые одежды.
Так будет через миг.
А сейчас Учитель стоит, склонив голову на рукоять, и медленно текут слезы, сливаясь на руках с кровавыми струйками...
Когда Иуда проснулся, он чувствовал сильную боль в левом боку, около сердца.
* * *
Учитель послал учеников на проповедь.
Иуда вместе с Симоном Зилотом, теперь уже без Учителя, переходит из города в город, благовествуя об исполняющихся обетованиях.
Его поразили слова какого-то насмешника, кажется из необрезанных. "Ты вот все говоришь о Боге, но я не видел ни одного человека, который бы видел Бога и знал Бога. Один ссылается на другого. Никто ничего не знает и не видит, но убеждает сам себя, что видит и знает другой... этот самообман люди называют верою..."
А он, Иуда, видел Бога?
Он видел Учителя.
В самом деле, кто такой Учитель?
Ученики уверены, что он - Мессия.
Но ведь Мессия и по учению раввинов и как будто даже по Писанию должен быть могущественным царем. Он - бездомный нищий. Ученики думают, что эта нищета призрачна, и что настанет миг, когда на смену ей придет богатство и власть. Но сам он как будто думает иначе. Он, кажется, не хочет прощаться со своей нищетой. И тем не менее, он не возражает тем, кто считает его Мессией.
Мало того... Он, по-видимому, не удовлетворяется этим.
Когда он говорит о Боге, грани между ним и Богом стираются. Бога он называет Отцом, а себя - Сыном.
Но как видно из его слов, что и в его чувстве и в его мысли Сын и Отец одно.
Он - Бог.
Когда Иуда видит его лицо и слышит его слова, он не может спрашивать и сомневаться. Он верит всему. Но теперь, когда он впервые после многих месяцев не видел Учителя, эта мысль кажется ему нестерпимой.
Он - Бог.
Иуда вспоминает, как он, Иуда, молился в Иерусалимском храме еще юношей. Под высокими стенами, в широких почти необозримых просторах, точно затерявшимся.
Бог казался ему тогда безмерно громадным. Он слышал, что Бог являлся Моисею на Синае в огне, пламени и буре. Под страхом смерти ни животное, ни человек не смели приблизиться к пылавшей горе. Когда Моисей сошел с горы, никто не мог выдержать силы исходящих от его лица отблесков Славы Господней.
И этот Человек в длинной белой одежде, с почти лиловыми от загара руками, нищий и бездомный, окруженный толпой больных и отверженных - он - Бог?
Но разве Бог одевается в человеческие одежды и ходит на двух ногах?
Он любит Учителя, но иногда ему бывает его просто жалко.
Когда вечером, утомленный толпой, он оставляет учеников и уходит на всю ночь в горы молиться, Иуда его жалеет. Этот Человек, всегда окруженный людьми, расточающий бесчисленные благодеяния и вызывающий как будто восторженную любовь, - он кажется иногда бесконечно одиноким.
Ведь вся эта толпа несет к нему свою боль и свои скорби, и никто не спросит его, отчего такая грусть у него во взоре... Никто даже не замечает этого. Точно он существует только для них. От него всего можно требовать, ничего не давая.
А ближайшие ученики... Но между ними и им лежит какая-то грань, которую ни они, ни он никогда не переступают. Недаром они так часто его боятся и так плохо понимают его слова, а он никогда не говорит им о самом сокровенном. И Иуде кажется, что Учитель скорбит смертельно о своем одиночестве, несмотря на то, что, по его словам, с ним всегда Отец Небесный.
