— Вот он, мой рок, вот она — моя судьба! Я должен следовать за этим чудесным человеком и он приведет меня к мадемуазель Клэр де Снер.
Мое провидение ускоряло шаги и я едва поспевал за ним. Так дошли мы до ближайшего спуска в метро. Тут провидению сделалось дурно и оно скрючилось в три погибели, прижавшись к стене. Не рассчитав шагов, я наткнулся на своего гения и чуть было не упал на него.
— Ах, какие ужасные боли!
Мой гений немилосердно тискал свой живот — хоть бы несколько сантимов на пирожок и кофе!
Неожиданно незнакомец выпрямился.
— Понимаете ли вы, молодой человек, какая это ирония судьбы?
Хотя я ничего не понимал, но поспешил согласиться, чтобы не раздражать своего гения.
— О нет, я от тебя не отстану, — чтобы там ни было, а я от тебя не отстану! — решительная мелькнула у меня мысль и я почувствовал, как пронеслась мимо мадемуазель Клэр де Снер и ободряюще сжала мою руку.
— Нет, вы ни черта не понимаете, ни черта!
Мой гений наступал мне на ноги и грозно махал передо мною кулаками. Я молча, стоически выдерживал неожиданную атаку, слегка отступая вдоль стены.
— Ни черта! Ни черта! О, тысяча французских дьяволов и собор Парижской богоматери в придачу, — да и где вам понять! Перед вами, молодой человек, будущий богач, миллионер, нет, — миллиардер! И вот — он корчится от голодных резей в желудке, он близок к тому, чтобы потерять сознание от голода. Но нет! Н-е-е-т, молодой человек, шутить изволите, н-е-е-т!
С этими словами Оноре Туапрео повернулся и быстро-быстро помчался, а не пошел вдоль тротуара. Я не растерялся. Через две минуты я догнал беглеца.
— О, господин будущий миллиардер!
Вероятно в голосе моем было нечто, внушившее доверие ко мне.
— Ну? — грозно остановился Оноре Туапрео. — Ну, что вы еще можете сказать?
В растерянности я лепетал нечто маловразумительное и путаное, но, по-видимому, Оноре Туапрео понял меня и через несколько минут мы сидели в кафе. Я с умилением следил за тем, как насыщался ученый.
Когда еда была окончена, мне доставило большую радость уплатить по счету. Я даже не удержался и подхихикнул.
«Ну, теперь-то уж шалишь, теперь я, можно сказать, пайщик будущих богатств!»
— Дитя мое, я хочу, чтобы вы называли меня — учитель.
Мне радостно было ощутить на спине нежное и дружеское поглаживанье руки будущего миллиардера, и я с благоговеньем произнес:
— О учитель! Дорогой учитель! Я прошу вашего милостивого разрешения рассказать вам все о себе, и я думаю, что вот в этом бистро — мне удобно будет это сделать.
— Идем, дитя мое, идем!
Мы вошли в бистро.
Дни мчались головокружительно быстро. Так же быстро, как таяли мои последние франки. Аппетиту профессора можно было позавидовать.
В мансарде Оноре Туапрео появился новый жилец, вернее — ночлежник. Это был я.
Я не отставал ни на шаг от профессора, и ученый не делал ни шагу без меня.
Мрачными тоннелями метро мы мчались из одного конца Парижа в другой, из Национальной библиотеки в академическую, из архива иезуитов в архив города Парижа.
Как заправская интендантская крыса, Оноре рылся в каталогах. Оноре нагружал меня фолиантами, переплетенными в свиную кожу, и я должен был без конца листать полуистлевшие страницы.
Временами приходило малодушие. Я думал: «Этот старик — безумец. Какие миллионы он может найти среди этих пыльных каталогов, на страницах этих полуистлевших книг?» Но это были минуты. Я взглядывал на Оноре, на его наморщенный лоб, в его маленькие, сверкающие уверенностью глазки, — вера моя воскресала и я быстрее листал страницы, упорнее вгрызался в строки, настойчиво ловил ускользающий смысл архаических записей и повествований.
Едва вставала где-то за городом, невидимая за громадами домов, заря — мы уже были на ногах. Мы дежурили у очередной библиотеки или архива, и как только двери для посетителей открывались, — мы снова и снова бросались в атаку.
Поздно вечером, ночью, мы, от усталости еле передвигая ноги, взбирались на этажи, в мансарду. Силы таяли. Франки — тоже таяли. Таяла моя, да кажется и профессорова, вера. Но вот, однажды…
Я прекрасно помню: был вечерний час. В громадное окно старого, полузаброшенного францисканского монастыря лился розовый, невесомый свет. Вероятно, на полях, там, где кончался Париж и начиналась Франция, — падало за горизонт кроваво-красное солнце. Книга, которую я листал, была тяжела и от нее дурно пахло. Но я покорно и тупо листал страницы и нигде не встречалось мне слово: клад… сокровище… деньги… золото…
— Шшш, мальчик! Тише!.. Вот.
Оноре воровски оглянулся на дремлющего монаха и под самый нос подсунул мне том в позеленевшем от времени и плесени переплете.
— Шшш! — многозначительно шипел Туапрео, а я читал титульный лист:
СВЯТОЙ ОТЕЦ МОРДИУС БАРРЕЛИУС
Во имя отца и сына святого духа
СКРЫТЫЕ СОКРОВИЩА
Повествование о затонувшем граде Китеже
Я задрожал от восторга. Я стиснул руку Оноре, и под высокими сводами громко отдалось эхо хрустнувших костей.
— О, учитель! — трагически прошептал я и небывалая бодрость и смелость переполнили все мое существо. Я захлопнул сокровенный томик, сунул его под мышку, схватил за руку профессора и мы двинулись к выходу.
Проклятая ряса заснувшего у дверей монаха! Мы запутались в ней. Мы шлепнулись на пол. Сперва она, книга. Затем я. На мне учитель. А сверху смертельно перепуганный монах.
— О дева Мария! О младенец Иисус! Сгинь! Рассыпься, нечистый! — бормотал вскочивший монах и крестил нас, словно были мы исчадье ада.
— Не надо, не надо! Мы просто случайно упали, — потирая ушибленное колено, уверял учитель неистовствующего монаха.
— Мы уходим! — решительно поднялся я, бережно прижимая к груди отысканные сокровища.
— В вашей библиотеке нет ничего интересного.
— Да, но я вижу — вы держите книгу.
— Ах, эта?
Изобразив презрительную мину, я помахал перед самым носом монаха трудом отца Мордиуса Баррелиуса.
— Это вы можете получить…
— Дитя мое, опомнитесь! — завизжал профессор, но величественным жестом я его остановил.
— Учитель, заткнитесь![2]
— Впрочем, я могу взять ее на память о посещении вашей библиотеки, а за беспокойство — вот!
С ловкостью заправского жонглера, монах на лету поймал подброшенную монету.
Мы мчались длинным коридором, и учитель не отставал от ученика. На этот раз домой мы приехали в такси. Я знаю светские обычаи: миллионерам не пристало пользоваться метро или трамваем!
