Если мы задержимся, чтобы не просто заметить, что эти старые элементы до сих пор сохраняются, но чтобы задуматься, как они сохраняются, то, как мне кажется, мы должны заключить, что это происходит часто, если не всегда, именно из-за литературного эффекта. Не мы и даже не Братья Гримм первыми почувствовали это. Волшебные сказки, без сомнения, такая порода, из которой никто, кроме опытного геолога, не извлечет полезных ископаемых. Древний элемент может быть выброшен, забыт, потерян или заменен другими ингридиентами с большой легкостью, как показывают сравнения сказок с относительно близкими вариантами. То, что было там, часто может быть сохранено (или вставлено), потому что устный рассказчик инстинктивно или сознательно чувствует их литературную значимость. Даже когда запрет в волшебной сказке, как можно догадаться, заимствован из каких-то табу, существовавших некогда, вероятно, он сохраняется в исторически более поздних вариантах сказки благодаря огромной мифической значимости запрета. Конечно, смысл этой значимости может заключаться в самих табу. Ты не должен - или будешь ввергнут в бесконечные беды. Даже в самых нежных "детских сказках" встречаются запреты: Кролика Питера прогнали из сада, бедняга потерял свое голубое пальто и заболел. Запертая Дверь остается вечным Искушением. ДЕТИ
Теперь я перехожу к детям, и мы рассмотрим последний, самый важный из трех вопросов: каковы, если они вообще есть, значение и роль сказок сегодня. Принято считать, что для сказок дети - самая естественная и подходящая аудитория. Обозреватели часто позволяют себе шутить о сказках, которые, по их мнению, можно читать и взрослым для собственного удовольствия: "Эта книга для детей в возрасте от шести до шестидесяти". Но я еще ни разу не слышал незаслуженной похвалы подобного рода, например, новой модели машины: "развлекает детей от семнадцати до семидесяти", хотя, по-моему, это было бы более уместно. Существует ли специфическая связь между детьми и сказками? Нужно ли обращать внимание на то, что взрослый читает их для собственного удовольствия? Читает
как сказки, а вовсе не изучает как какие-нибудь курьезы. Взрослые могут коллекционировать и изучать что угодно, включая старые театральные программки и бумажные пакеты.
Даже тем, у кого хвататет ума не считать, что волшебные сказки вредны, как правило считают, что существует природная связь между детским сознанием и волшебными сказками, подобная связи между детским желудком и молоком. Я считаю это ошибкой. Эта ошибка в лучшем случае происходит благодаря фальшивой сентиментальности , или ее допускают те, кто по какой-либо причине (например, отсутствие собственных детей) склонны думать о детях как о специфических существах, существах почти что другой расы, а не как о нормальных, может быть, только незрелых членах определенной семьи или человечества в целом.
Фактически, такая связь между детьми и волшебными сказками это печальная ошибка нашей собственной истории. В современном литературном мире волшебные сказки относят к категории "литературы для нянек", также как неуклюжую старомодную мебель относят в детскую, потому что взрослым она больше не нужна, и если ее сломают, то не жалко.
Вовсе не дети выбрали себе такую литературу. Дети как вид (класс) - если не обращать внимание на эту ошибку, поскольку они вовсе не являются каким-то отдельным видом (классом) - не то чтобы больше любят волшебные сказки и нельзя сказать, что они понимают их лучше взрослых или любят их более, чем какие-нибудь другие вещи. Они молоды, и они растут, у них есть апппетит ко всему, так что сказки идут довольно хорошо. Но на самом деле лишь некоторые дети, равно как и некоторые взрослые, имеют особый вкус к сказкам; и если они имеют таковой, то он как правило не является исключительным или доминирующим.
Этот вкус, я думаю, не может появиться в раннем детстве сам по себе, без созданных окружающими условий, и эта особенность, без сомнения, не уменьшается, а увеличивается с возрастом, если она дана от рождения.
Действительно, в последнее время сказки обычно пишутся или "адаптируются" для детей. Но это можно сделать и с музыкой, поэзией, романами, историями или научными пособиями. Это опасный процесс, даже если в нем есть необходимость. Эти жанры спасает от разрушения на самом деле то, что они не входят в компетенцию нянек; детские и школьные классные комнаты просто прививают детям такие вкусы и взгляды на взрослые вещи, какие сами взрослые считают (и часто ошибочно) свойственными им. Если все это водворить в детскую, то оно сильно пострадает. Так же как хороший стол, красивая картина или полезный прибор (например, микроскоп) будет поломан и разбит, если его надолго оставить без присмотра в классной комнате. Волшебные сказки будут окончательно разрушены, если будут полностью изгнаны, отрезаны от мира взрослого искусства, на самом деле они уже терпят этот ущерб.
Я считаю, что значение волшебных сказок не зависит от того, что о них думаю дети. Мир волшебных сказок скорее чердак или чулан, только временно или частично детсткая комната. То что лежит в этих комнатах часто перепутано и поломано, куча барахла разных периодов, назначения и вкуса. Но среди них можно случайно найти вещь непреходящей ценности: старинное произведение искусства, не оченьл поврежденное, которое только глупец способен выбросить.
"Волшебные сказки" Эндрю Ланга, пожалуй, не являются таким чуланом. Они скорее похожит на прилавки благотворительной распродажи. Кто-то с тряпкой для пыли и с глазами, способными различать настоящую ценность вещи, обошел чердаки и кладовки. Его сборникипо большей части явялются побочным продуктом его взрослых исследований мифологии и народных традиций, но они были переделаны и представлены как книги для детей.
Следует обсудить, почему Ланг считает эти книги детскими.
В предисловии к первой книге серии говорится о "детях, которым и для которых рассказывались эти сказки": "Они представляют молодость человечества, древних людей, правидивыхз в своей любви, искренней вере, тяге к чудесному". "Это правда?" - Вот главный вопрос, который задают дети", - утверждает Ланг.
По-моему, здесь вера и тяга к чудесам рассматриваются как одно и то же или очень тесно связанные свойства. Они радикально различны, хотя тяга к чудесам ни вообще ни в первую чередь не отделяется растущим умом человека от его общих стремлений. Очевидно, Ланг употребляет слово вера в его прямом значении: вера в то, что некая вещь существует, или что-то может происходить в реальном, первичном мире. Если так, то я боюсь, что из слов Ланга, очищенных от сентиментальности, может вытекать только то, что что человек, рассказывающий детям чудесные сказки, должен или может, или в любом случае основывается на ихз доверчивости, отсутствии опыта, из-за которого дети в некоторых случаях не могут отличить правду от вымысла, хотя само это различение - основа здравого человеческого ума - и лежит в основе самих сказок.
