Все-таки, в жизни на севере существуют свои плюсы. Зарплаты здесь высокие, а жилье — дешевое. Ведь все бегут от холодов, как от чумы. На юге так вообще ходят слухи, что здесь, за полярным кругом, условия едва ли не хуже, чем в сталинских Гулагах. Мол, отопления нет, горячей воды тоже, продукты привозят раз в неделю, а люди замерзают прямо на улицах. Не современный город, а Ленинград времен Второй Мировой… Так вот все это — чушь. Живется здесь ничуть не хуже, чем в любом другом городе. Не Москва, конечно, и даже не Питер, но все же. Разве что холодно, да лето проносится словно электропоезд… зато какое здесь чудесное северное сияние! Но ведь людей одним северным сиянием не заманишь. Вот и поднимают зарплаты, плюс надбавки всевозможные, премиальные… Если человек не стремится свернуть горы своим тщеславием, то жить на севере для него — одно удовольствие.
Вот и Катя решила, что уезжать с Полярного не будет. Звезд с неба она хватать не хотела…
Раздевшись, Катя приняла душ, накинула халат и, пройдя в комнату, остановилась перед зеркалом.
Внутренний голос молчал.
Из зеркала смотрела молодая преуспевающая женщина. Взгляд — целеустремленный. Легкий властный прищур, говорящий о том, что эта женщина не привыкла подчиняться приказам, и с гораздо большей охотой будет отдавать приказы сама. Мокрые волосы зачесаны назад, обнажая гладкий, без единой морщинки, лоб. Пухлые губы — вечно шелушатся — но мужчины, как правило, не обращают внимания на эту мелочь.
В целом — ох, какая красивая женщина. Мужчины должны сохнуть. Гроздьями вешаться. За платья цепляться и отваливаться, словно перезрелые фрукты…
В горле зародился победный смешок.
— Все у меня хорошо, — сказала Катя собственному отражению, — и никакой депрессии.
"Это тебе так кажется, — сказал внутренний голос, — что-то нет мужчин, которые бы вешались и отваливались. Не единого".
Катя вздрогнула. Лицо в зеркале изменилось — рот искривился, глаза испуганно расширились, на лбу проступили глубокие морщины.
"Ты все еще думаешь об Андрее, — сказал внутренний голос, — только не бери телефон. Умоляю тебя"
Сотовый лежал на кресле, возле телевизионного пульта. Катя отошла от зеркала, взяла пульт и включила телевизор. Комнату наполнили звуки какой-то дикой телевикторины. Она смотрела на сотовый.
Вчера вечером Катя писала Андрею, но он не ответил. Наверняка был занят своей девчонкой, как ее там звали?..
И позавчера писала.
И, кажется, два дня назад тоже.
Черт возьми, пора бы уже привыкнуть, что Андрея нет рядом. Пора бы уже привыкнуть, что дома ее ждет пустота и бесконечные телевикторины. Пора бы уже привыкнуть, что одиночество становится ее образом жизни.
И свет. Она всюду включает свет, чтобы разогнать тени по углам.
Но ведь никто не запрещает почитать последние сообщения. Просто почитать. И никому ничего не отправлять.
Катя села в кресло и взяла сотовый.
Ну, почему в контактах первый именно Андрей? Почему?
— Судьба у меня такая, — пробормотала она едва слышно, — мучаться.
Желание, непреодолимое желание, возникло в груди и начало стремительно разрастаться.
Ну, всего одно сообщение? Может быть, ему сейчас также… одиноко? Сидит в своей комнате, вертит в руках сотовый, и не решается набрать первым? А его девчонка — эта молодая курвочка — ушла в ночной клуб развлекаться. Андрей же не такой. Он не любит ходить по клубам. Он домашний человек.
"А, может, ты его просто плохо знала — шепнул внутренний голос, но он был слаб и далек, и слова рассыпались, не возымев должного действия.
— А, может, и плохо.
Катя повертела в руках сотовый и отложила его в сторону. Ведущий из телевикторины задал странный вопрос о жителях Канады.
Следовало бы отвлечься, придумать себе какое-нибудь дело, которое займет ее до глубокой ночи, чтобы можно было лечь в постель, закрыть глаза и беспокойно уснуть до завтрашнего утра. Потому что это же невыносимо — сидеть в пустой квартире слушать телевизор и смотреть на пластиковую панель сотового в надежде, что вот-вот засветится экран и придет новое сообщение. От Андрея.
В коридоре лежал рюкзак странного пациента. Витя попросил изучить записи в тетрадях, полистать медицинскую книжку. С заключением, конечно, не торопил (есть пациенты и важнее, вроде Карпачева), но призрачно намекнул, что затягивать все же не стоит.
Катя взяла рюкзак и вернулась в кресло. Рюкзак выглядел старым, побитым жизнью и испытавшим не одно приключение на своих кожаных боках. Синие лямки совершенно поистрепались. Прикрепленный к кармашку круглый значок наполовину стерся, оставив лишь таинственный обрывок фразы: "…ить нах…" Замок на верхнем кармашке был отполирован до зеркального блеска. Немало повидал рюкзак вместе со своим хозяином, ох немало. Путешествие в два года длиной. Сотни километров. Десятки городков, деревень, станиц, поселков. Тысячи людей, каждый день проходящих мимо, задевающих плечом, угрюмо смотрящих в землю, веселящихся, грустных, таинственных, болтливых, молчаливых, с открытой душой и с холодным сердцем. Сотни тысяч лиц. Миллионы мгновений.
Замок открылся плавно и без щелчка. Катя вдруг поймала себя на мысли, что не хочет изучать содержимое рюкзака прямо сейчас. Ну, не хочет и все тут. Просто отвлечься. На минутку.
Она запустила руку внутрь, нащупала и вынула тонкую школьную тетрадь на восемнадцать листов с зеленой обложкой. В том месте, где обычно школьники писали свою имя и фамилию, мелким ровным почерком было написано: "Ангел-грусти". Интересно, в каком значении?
Сделав звук тише, Катя поджала ноги и открыла первую страницу.
Без грациозности, в нелепой позе,
Ползает ангел, потеет, старается.
Грусть собирает глотками, вздохами,
Не понимает — не получается.
Руки в осколках, занавески — по ветру.
Кто-то сидит в тени, слезы глотает.
Дым сигаретный стелется по полу,
Грусть исчезает, в ночи пропадает…
Тетрадь зеленого цвета, в клеточку. На обложке написано "АНГЕЛ-ГРУСТИ". В тетради четыре листа, исписанных ровным мелким почерком. В тетради написано:
"…Я тот самый ангел. Вы наверняка видели меня. Ну, или слышали мой шепот, касались моих губ, чувствовали прикосновение моих крыльев.
Еще есть шелест. Шелест тех самых крыльев, что я ношу за спиной. Если вы слышите этот звук, а поблизости никого нет (и уж тем более не идет дождь), значит — это я. Пришел.
Я подозреваю, что я не ангел. Иногда просыпаюсь в кровати, а простынь пахнет человеческим потом, подушка мокрая и теплая, одеяло сбилось в ногах и сползло на пол. Разве ангелы так спят? Но меня продолжают называть ангелом. Каждый, с кем я встречаюсь, с кем веду беседы, кого слушаю и к кому прихожу во сне, каждый из них зовет меня ангелом. Может быть, и вы назовете, когда вам станет грустно. Я не против. Называйте, как хотите. В конце концов, это же ваша жизнь, ваши мысли и ваши слова. Мне кажется, что я не ангел, но, ради бога, зовите меня так, как удобно вам.
