Далее события нарастают с угрожающей быстротой. Все, разумеется, складывается иначе, нежели нашептывал внутренний голос. Уже в первые же часы своего пребывания в нормальном мире, герой обнаруживает, что главный редактор еженедельника, с которым они вместе подготовили данный «эксперимент», больше не желает ничего слышать об этом. Не было у них никакого «эксперимента». Не было ни беседы о нем, ни каких-либо договоренностей. Более того, редактор категорически требует, чтобы герой в дальнейшем ему ни в коем случае не звонил, не пытался встретиться, что-нибудь объяснить. Вообще — из еженедельника он с сегодняшнего числа уволен. На вахту уже отдан приказ: не пропускать ни под каким видом. На этом их общение прерывается. Все последующие попытки героя оказываются безуспешными. Редактор отключается сразу, как только слышит в трубке его голос.
Хуже, однако, другое. В те же первые часы возвращения героя к обыденной жизни, которая, кстати, кажется ему теперь слегка нереальной, выясняется, что исчезла Лара. К ее домашнему телефону никто не подходит, сотовый с механическим безразличием отвечает, что «абонент в данный момент не доступен», а в квартире, куда герой тут же наведывается, он слышит сквозь дверь долгие звонки в пустоту. У себя на работе она тоже не появляется, а когда герой осторожно, чтоб напрасно не волновать, связывается с ее родителями, ему отвечают, что Ларочка, действительно, куда-то пропала. Закрутилась, наверное. Вы же знаете, как она бегает…
Это удар потрясающей силы. Все надежды героя на то, что, вернувшись, он спасет ситуацию, оказываются призрачными. Спасти ничего нельзя. То, что сделано по слабости, по малодушию, исправлению не подлежит. Оправданий не будет. Кошмар, проникший в реальность, уже никогда не развеется.
Начинаются беспорядочные метания. Сначала герой обращается к политикам, к депутатам, с которыми по роду своей деятельности имеет контакт, затем — к журналистам, чьи имена — теперь он себя в этом винит — назвал на допросе. Перед нами опять проходит целая галерея портретов, нарисованных хоть и мельком, но от того не менее выразительных. Результаты оказываются для героя самые неутешительные. Одни собеседники просто не верят ему, полагая, что происходит раскрут дешевой сенсации. Другие принимают за сумасшедшего, каких возле власти и средств массовой информации бродит неисчислимое множество. Третьи вдруг замыкаются и разговор обрывают. Вероятно, они слишком хорошо понимают, о чем идет речь. Однако в большинстве случаев герой сталкивается с вежливым равнодушием. Его терпеливо выслушивают, поддакивают, кивают, обещают «немедленно разобраться», «поднять вопрос», «потребовать соответствующих объяснений», но сразу чувствуется, что — это просто сотрясение воздуха. Собеседника данная тема не интересует. Он забудет о ней, как только они расстанутся.
Разумеется, автор слегка утрирует созданный им мир. Жутковатая тень, просачивающаяся из прошлого, ложится в какой-то мере на всех. Она может дотянуться до каждого, кто вольно или невольно переступает невидимую черту. И все-таки определенная художественная правота в этом есть. Если уж мы принимаем основное сюжетное допущение, введенное автором, то есть то, что развитие постсоветского общества могло пойти именно этим путем, то мы просто вынуждены согласиться и с теми социальными особенностями, которые оно обретает: с предельной, «атомарной» его разобщенностью, где каждый за себя и никто за других, с тотальными неверием ни во что, поскольку дискредитированы буквально все высокие смыслы, с ярко выраженным стремлением жить «здесь и сейчас», а что дальше — это уже не моя забота. Не слишком понятно, как подобное общество вообще может существовать, но, повторяем, в рамках авторских координат оно вполне убедительно. Оно имеет собственную логику бытия, и эта логика проступает в действиях всех персонажей. Даже те, кто подозревает о существовании «тени», даже те, кто с ней непосредственно сталкивался, кто в ней побывал, не считают нужным что-либо предпринимать. В лучшем случае герою объясняют, что сейчас это несвоевременно: ситуация в стране и так неустойчива, все может пойти вразнос, лучше пока не делать резких движений.
Бесполезным оказывается и его обращение в компетентные органы. То есть, заявление об исчезновении гражданки такой-то у него, разумеется, принимают, расспрашивают об обстоятельствах дела, дают заверения, что все необходимые меры будут предприняты. Однако герой понимает, что это тоже — сотрясение воздуха. Если ежегодно в России пропадают без вести семьдесят тысяч граждан, и никаких следов исчезнувших обнаружить не удается, то каковы шансы найти отдельного человека? Герою даже приходит в голову мысль (между прочим, весьма перспективная, но, к сожалению, автором только намеченная), что, может быть, он ломится в открытую дверь: и милиция, и тем более ФСБ прекрасно знают о существовании «тени», ни документы его, ни свидетельства для них новостью не являются. Более того, возможно, уже налажено сотрудничество между ними: «тень» является естественным продолжением деятельности российских спецслужб. В самом деле, так ли уж они отличаются?
Трое суток проводит герой в своем прежнем мире. Трое суток, мучаясь, как безумный, он пытается найти выход из создавшейся ситуации. В конце концов ему уже нет никакого дела до «тени». Если никто не хочет ее замечать, то и он не обязан в одиночку противостоять мраку прошлого. Он тоже вполне способен жить «здесь и сейчас»: закрыть глаза, все забыть, ни на что не обращать внимания. Как-нибудь оно действительно утрясется. И только одно лишает его покоя. В бессонной своей тревоге — а все трое суток по возвращении герой не смыкает глаз — когда чернеет московский воздух и гул мегаполиса спадает до шорохов, когда распахивается тишина и проступает желчь ламп, зажженных по всей квартире, когда становится непереносимым молчание, герой вдруг начинает слышать невнятный голос. Звучит он прямо в сознании. Ни одного слова не разобрать, но герой абсолютно уверен, что шепчет Лара. Ему никуда не деться от этого. Каждые полчаса он, будто помешанный, набирает знакомый номер и, прикрывая глаза, мысленно провожает звонки, уходящие в никуда. Может быть, даже — в те давние, полузабытые годы. Никто, естественно, не отзывается, и он вновь слышит голос, и вновь — ни единого слова не разобрать.
Его это приводит в отчаяние. Если бы только можно было как-нибудь все исправить! Если бы можно было вернуться назад и отменить тот злосчастный «эксперимент»! Зачем он, в конце концов, был нужен?
Но никогда ничего не исправить. И никогда ничего уже нельзя изменить. Можно лишь слегка искупить содеянное, выплатив за оплошность самую высокую цену. И на исходе третьего дня герой совершает единственное, что ему остается. Он собирает все имеющиеся у него материалы по данной теме, включает в них подробное, протокольное описание собственного инцидента, подписывает своим именем, снабжает адресными данными, телефоном и рассылает в российские и зарубежные средства массовой информации.
