Он глядел на Богса, улыбаясь своей характерной, едва уловимой, иронической улыбкой. Будто вся компания обсуждала с ним проблемы человеческих рефлексов вместо того, чтобы собираться его изнасиловать. Будто он был в своей шикарной шерстяной «тройке» и при галстуке, а не валялся на грязном полу подсобки, придерживаемый двумя бугаями, с кровью, сочащейся из задницы.
— И кстати, — продолжал он, — я слышал, что этот рефлекс проявляется так сильно, что челюсти жертвы можно разжать только с помощью металлического рычага. Можете проверить, но я бы не рекомендовал.
Боге оставил Энди, и он ничего не засунул в его рот той февральской ночью сорок восьмого года, не сделал этого и Рустер Макбрайд. И насколько я знаю, никто никогда такого рода эксперимент поставить не решился. Хотя они втроем довольно круто избили Энди в тот день, и оказались все вместе в карцере. Энди и Рустер попали потом в лазарет.
Сколько еще раз эти ребята пытались получить свое от Энди? Не знаю. Макбрайд потерял вкус довольно быстро: перебитый нос не располагал к такого рода развлечениям. Летом отстал и Боге Даймонд.
С Богсом вышел довольно странный эпизод. Однажды утром, в начале июля, его не досчитались на проверке. Он был найден в камере в полубессознательном состоянии, жутко избитым. Он не сказал, что произошло, кто это сделал и как к нему в камеру пробрались, но для меня все было совершенно ясно. Я прекрасно знаю, что за соответствующую сумму офицер охраны окажет вам любую услугу. Разве что не продаст оружие. Большие деньги никогда не запрашивались, да и теперь цены не слишком высоки. И в те дни не было никаких электронных систем, никаких скрытых телекамер, контролирующих каждый уголок тюрьмы. Тогда, в тысяча девятьсот сорок восьмом году, охранник, имеющий ключ от блока и всех его камер, мог позволить войти внутрь кому угодно. И даже двум-трем человекам. Даже в камеру Богса.
Такая работа стоила денег. Конечно, по стандартам мира, находящегося за пределами и тюремных стен, расценки были не слишком высоки. Здесь доллар в ваших руках значит столько же, сколько на свободе двадцать долларов. По моим подсчетам учинить такое над Богсом стоило не мало — пятьдесят долларов за то, чтобы открыли блок и камеру, по два-три доллара каждому из охранников в коридоре.
Я не берусь утверждать, что это сделал Энди Дюфренс, но я знаю, что он пронес сюда пять сотен долларов. И раньше он был банкиром. А это человек, который понимает лучше остальных, как можно сделать так, чтобы превратить деньги в реальную власть. Боге после того, как его избили — три сломанных ребра, подбитый глаз, смещенная бедренная кость и, кажется, чуть растянутая задница, — оставил Энди в покое. Надо сказать, он всех оставил в покое. Он стал похож на тех облезлых шавок, которые много лают, но совершенно не кусаются. И перешел в разряд «слабых сестер».
Так закончились домогательства Богса Даймонда, человека, который мог бы, что вполне вероятно, убить Энди, если бы тот не принял предупредительных мер. Я все же думаю, это был именно Энди, кто устроил тот эпизод с Даймондом. Эпопея с сестрами на этом не закончилась, хотя поутихла. Шакалы ищут легкой добычи, а Энди Дюфресн зарекомендовал себя человеком, слабо подходящим на эту роль. Вокруг было множество других жертв, и сестры ослабили свое внимание к Энди, хотя долгое время не оставляли его окончательно.
Он всегда боролся с ними, насколько я помню. Стоит только один раз отдаться им без боя, и в следующий они будут чувствовать себя уверенней. Не стоит сдавать своих позиций. Энди продолжал появляться иногда с отметинами на лице, и неприятности с сестрами были причиной двух сломанных пальцев спустя полгода после случая с Даймондом. А в 1949 году парень отдыхал в лазарете после того, как его угостили куском металлической трубы из подсобки прачечной, обернутой фланелью. Он всегда сражался, и в результате проводил немало времени в одиночном карцере. Но я не думаю, что одиночка представляла собой серьезную неприятность для Энди — человека, привыкшего всегда быть наедине с собой, даже когда он находился в обществе.
Война с сестрами продолжалась, то затихая, то вспыхивая вновь, до 1950 года. Тогда все прекратилось окончательно. Но об этом речь впереди.
Осенью 1948 Энди встретил меня утром на прогулочном дворе и спросил, могу ли я достать ему дюжину полировальных подушечек.
— Это еще что за хреновина? — Поинтересовался я. Он объяснил мне, что это необходимо для обработки камней. Полировальные подушечки туго набиты, имеют размер примерно с салфетку и две стороны, тонкую и грубую. Тонкая — как мелкозернистая полировальная бумага. Грубая — как промышленный наждак.
Я ответил, что все будет сделано, и действительно, в конце недели мне купили заказанные штуковины в том же магазине, в котором когда-то был куплен молоток. В этот раз я взял с Энди свои десять процентов и ни пенни сверх того. Я не видел ничего летального или даже просто опасного в этих небольших набитых жестких кусочках ткани. Действительно, полировальные подушечки.
Пять месяцев спустя Энди попросил меня Риту Хейворт. Мы разговаривали об этом в кинозале. Теперь сеансы для заключенных устраивают раз или два в неделю, а в те далекие дни это было гораздо реже, раз в месяц или около того. Фильмы подбирались не какие-нибудь, а высокоморальные. С каждого сеанса мы должны были уходить более благонравными чем вошли в зал. Этот раз был не исключением. Мы смотрели фильм, повествующий от том, как вредно напиваться. Хорошо хоть то, что эту мораль мы получали с неким комфортом.
Энди сел близко ко мне, и где-то посреди сеанса он приблизился и спросил на ухо, не могу ли я достать для него Риту Хейворт. По правде говоря, он меня слегка удивил. Обычно такой спокойный, хладнокровный и корректный, сегодня он выглядел неловким и смущенным, будто он просил меня доставить ему троянского коня или… одну из этих резиновых или кожаных штучек, которые продаются в соответствующих магазинах и, судя по журнальной рекламе, «скрасят ваше одиночество и доставят массу наслаждения». Энди выглядел чуть растерянным.
— Я принесу ее, — сказал я, — все в норме, успокойся. Тебе большую или маленькую?
В то время Рита была лучшей из моих картинок (через несколько лет любимой звездой стала Бетти Грейбл) и она продавалась в двух видах. Маленькую вы могли купить за доллар. За два с половиной — большую Риту, в полный рост, размером четыре фута.
— Большую, — ответил он, не глядя на меня. Он зарделся, как ребенок, пытающийся попасть на вечеринку в клуб по пригласительному билету старшего брата. — Ты это действительно можешь?
— Могу, будь спокоен. Хотел бы я знать, что в лесу сдохло?
