— А что с мистером Эшером? Что будет с ним?
Даниэль взглянул на сына, печально смотревшего на него.
— С ним тоже все в порядке. Я помогу ему всем, чем смогу. И дела его пойдут на лад, я уверен. Рано или поздно что-то, да, должно измениться. — Он помолчал. — Думаю, каждый сделал все от себя зависящее там, где чувствовал, что должен это сделать… Кстати, он положил ту образовательную подёнку в твою сумку. Он не забыл.
— Не мог бы ты пока что подержать это у себя?
* * *
Антонио так и не вернулся в свой дом, а подавляющую часть его коллекции попросту ликвидировали. Кое-какие экземпляры были отправлены в центральную библиотеку, и Даниэль проследил, чтобы Антонио возвратили пару десятков старинных книг после тщательного обследования в Министерстве здравоохранения, в том числе и первое издание «Там, где чудовища живут» — не в таком уж и хорошем состоянии. Книги смотрелись весьма мило в новой квартире Антонио, которую тот описывал Даниэлю: «Здесь вполне мог бы устроиться вышедший на пенсию профессор прошлого века, уютное и хорошо освещенное местечко для отдыха, исследований и размышлений о давно минувшем».
Даниэль так и не рассказал Антонио об арт-проекте сына. Через несколько месяцев после того, как Антонио пришлось покинуть свой дом, Даниэль проходил мимо комнаты Лекса, дверь которой оказалась открытой, что было несколько странно. Даниэль зашел, и в который раз осознал, что новое поколение решит само за себя, что важно, что необходимо сохранить, а что нужно отбросить.
Его внимание привлекли отблески в неподвижной белизне едва ли не голой комнаты, и он подошел к стене, у которой возвышалось довольно крупное сооружение.
Это оказались купленные в Народной аллее столовые приборы, составленные рядами и наложенные слоями и внахлест, чтобы получился портрет: подходящие формы образовывали локоны волос, нос был сделан из ложки, лезвия ножей создавали плоскости и тени, а зубья вилок пересекались в замысловатой штриховке. Было видно, что его сын обработал приборы по отдельности, кое-где процарапав металл, где-то сделав их более тусклыми, или, наоборот, поярче, или же раскрасив, чтобы отразить возраст и первичные симптомы заболевания. Но также и характер.
Стоило Даниэлю отступить на шаг, и он явственно увидел портрет букиниста Антонио Эшера, во всей его серьезности, склонности к раздражительности и печалям долгой жизни.
Но лишь один шаг в сторону — и образ старого друга исчез, остались лишь отвергнутые временем предметы.
Перевел с английского Денис ПОПОВ
© Steve Rasnic Tem. Ephemera. 2011. Печатается с разрешения автора.
Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's» в 2011 году.
Фелисити Шоулдерс
Апокалипсис каждый день
Иллюстрация Евгения КАПУСТЯНСКОГО
— Как же мне сегодня прикончить мир? — спросила Катрина Ванг у потолка. Потолок промолчал, а ее полосатый кот лишь недовольно мяукнул.
— Что ты пристаешь с такими вопросами к бедному глупому животному? — появляясь в дверях, произнесла Натали. Катрина усиленно заморгала, стараясь удостовериться, что и в самом деле проснулась. Впрочем, да, конечно, сестра и должна быть здесь. Из-за отсутствия работы и жилья она спит у нее на кушетке.
— Трэдлз залез мне лапой в глаз и разбудил. Ну, я ему за это отплачу!
— И все-таки не стоит заставлять его делать за тебя твою работу. Приканчивай мир сама.
Натали подняла кота и принялась усиленно чесать ему горло. Катрина опустила ноги на пол и предусмотрительно выключила будильник.
— А ты-то почему в шесть уже на ногах? Я работаю, но и то не собиралась вскакивать в такую рань.
— Не уже, а еще. Я уберу кота, так что можешь еще поспать.
— Нет уж, раз я начала беспокоиться о работе, мне теперь не до сна… — она потащилась следом за Натали в кухню. — Эта дурацкая первая годовщина… Наши боссы обязательно потребуют нечто впечатляющее. Какие-то злободневные идеи… А у нас ничего такого нет и в помине.
— Конец мира уже устарел?
— В том-то и дело! И моя работа — придумать что-то новенькое. Или умереть…
Запрограммированная на восемь утра кофеварка стояла пустая. Ее светодиоды тупо разглядывали Катрину, пока она наконец окончательно не проснулась и не нажала нужную кнопку. Едва запахло кофе (как считала Катрина, польза от кофе наполовину зависит от его аромата), она, шлепая по паркету, пересекла свою комнату и подсела к компьютеру. Конечно, надо бы отнестись к этому времени как к подарку и потратить его на придумывание к предстоящей годовщине чего-то такого, что ошеломило бы боссов и заставило их позабыть о привычной спеси и чопорности. Но вместо этого она включила АКД.
— Увлекаешься игрушками? — констатировала Натали.
— Игрой! У нас в «Эндертейнмент» каждый обязан играть в нее хотя бы пару раз в неделю.
— Но ведь вы же сами придумали все эти передряги. Вам не скучно?
— Одно дело — разрабатывать сценарий, и совсем другое — испытывать это на себе. И потом, это хорошая игра. Она сплачивает людей.
— А по-моему, стремление убрать все сучки и задоринки — это вроде наркомании, — засмеялась Натали и неторопливо отправилась в кухню.
— Мей-мей[3], половина кофе моя, — бросила ей вслед Катрина и погрузилась в игру.
Ее виртуальный двойник, Коротышка Кэт, тоже проснулась. Она жила в такой же квартире, что и Катрина, только победнее и без сестры-полуночницы и полосатого кота. Конечно, она могла бы включить в игру и Трэдлза, но ей вовсе не улыбалось тащить его с собой, преодолевая всякие страсти-мордасти вроде наводнений, пожаров или нашествия апокалиптических зомби. А бросить его на произвол судьбы даже в виртуальной ипостаси она была не в силах. Что касается интерьера, то Катрина никогда не видела смысла в излишнем украшательстве своего домашнего очага. Другое дело — ковры или телевизоры. Такие вещи легко было добавить, потому что их сохранность не имела никакого значения для игры.
Катрина не привыкла делиться планами своих странствий с «Эндертейнмент», поэтому каждый день в игре начинался для нее одинаково. Кэт находилась у себя в комнате, а на табличке слева вверху значилось: «Ожидаемая продолжительность жизни — 100 лет, здоровье — 100 %». В окошке Кэт увидела, что сегодня день номер 285 — «Грандиозное наводнение». В такое время АКД жить в Сиэтле не слишком приятно. Но пока что вода, с ненатуральной ритмичностью менявшая цвет от угольно-черного до серебристого, поднялась только на сорок футов над уровнем озера Вашингтон.
