Мифы и сказки в глазах избранных, которых вы, просвещенные люди, именуете то волшебниками, то шарлатанами, являются фактами истории, событиями не требующими доказательств. Я твердо знаю, что именно эта дверь будет открыта — и ее отпирают. Я верю, что во фляге содержится Эликсир — и я погружаюсь в прошлое.
— Готов допустить, что увидев страшный сон, можно получить чудовищный ожог, который сведет в могилу. Психика тесно связана с биологией, рассудок, охваченный губительной фантазией, дает указание организму провести те или иные химические реакции. Это я еще могу понять. Но откуда вы, Инегельд, проведали, что у меня в холодильнике есть квас? — продолжил я, стараясь вызвать собеседника на откровенность. — За завтраком я его не заметил.
— Браво! — похвалил Инегельд. — Мы делаем успехи. Вы его не заметили, но он там уже мог быть. Скажем, квас приготовила ваша мама. Вчера, пока вы гостили у друзей. У нее, ведь, есть запасной ключ?
Решительно, от моего собеседника ничто не укрылось, и это разражало. Вваливается какой-то незнакомый тип, разыгрывает из себя ясновидящего. Вот, только, к чему? Зачем?
— Существует, по меньшей мере, с десяток объяснений моей осведомленности. Я занимался с ребятами фехтованием на лесной поляне у Лысой горы. Вы с друзьями проходили мимо, сжимая флягу с Эликсиром в руке. Или, например, ваш приятель М. перед смертью успел написать мне, кому он отдал напиток, а Станислав направил меня сюда?
Правдоподобно? А между тем, приняв эти доводы на веру, вы ошибетесь, — улыбнулся мне Инегельд.
— Почему?
— Все могло происходить так, как я вам описал, но произошло совсем иначе. Вы пили Эликсир после моего предупреждения? Впрочем, не лгите. Это написано у вас на лбу, — и он указал двумя перстами туда, где по его представлению имелось явное свидетельство моего непослушания. И учтите, — продолжил он — если это вижу я, то вас, Рогволд, сумеет приметить и кто-нибудь другой, настроенный не так дружелюбно.
Инегельд встал и мягким, кошачьим шагом прошелся по комнате. Он остановился у полки с философской литературой. Затем мой гость вытащил оттуда какую-то книгу и протянул мне:
— Откройте и читайте!
— А номер страницы?
— Как откроете, так и читайте, — последовал ответ.
— «Как бы недоверчиво не относилась к аналогии наука за обманчивые ее результаты, именно аналогия остается нашим главным орудием, а на более ранних ступенях культуры влияние ее было почти безграничным. Аналогии, которые для нас не что иное, как вымысел, были действительностью с точки зрения людей прошлого. Они могли видеть огненные языки пламени, пожиравшего свою жертву. Они могли видеть змею, которая при взмахе меча скользила по нему от рукояти до острия и жалила в самое сердце. Они могли чувствовать в своей утробе живое существо, которое грызло их во время мучений голода. Они слышали голоса горных карлов, отвечавших им в виде эхо, и колесницу небесного бога, громыхавшую по небесной тверди…»
— Бернетт Тайлор, уважаемый в прошлом этнограф.
— «Люди, для которых все это было живые мысли, не имели нужды в школьном учителе и его правилах риторики. Уподобления древних скальдов были содержательны, потому что они, по-видимому, и видели, и слышали, и чувствовали их. То, что мы называем поэзией, было для скальдов действительной жизнью, а не маскарадом богов и героев, пастухов и пастушек, театральных героинь и философствующих язычников, как для современных рифмоплетов…» Знаете, Инегельд, а в этом есть своя правда.
— Насколько я понял, вы, Рогволд, не злоупотребляли моим питьем. Да, да. Фляга и ее содержимое до недавнего времени принадлежали мне. Но я вовсе не собираюсь их у вас отнимать. Каждый в силах сам изготовить нужный ему эликсир, но не всякий способен достойно им распорядиться. Пока что, Рогволд, вы, вероятно, были лишь сторонним наблюдателем, не имея возможности снова участвовать в событиях, видимых вами. Они мелькали, точно картинки на экране кинотеатра. Однако, при некоторой тренировке, а проще сказать, владея кое-какими секретами, магическими приемами, если хотите, вы сумели бы активно вмешаться в памятную реальность. История не линейна, она даже не совсем спираль, как некоторые полагают.
Представьте себе перекати-поле, влекомое ветром по пустыне. Клубок с перепутанными и сросшимися ветками. Есть множество путей проникнуть из одной точки нашего клубка-истории к другой, они параллельны. Не в смысле геометрии, конечно, параллельны, но, увы, для подавляющего большинства людей эти дороги не равновозможны. Только магу доступно поменять одно направление на альтернативное ему, потому что он сам управляет случаем, а не случай владеет им. Учтите это, хотя бы ради собственной безопасности.
Я едва удержался, чтобы не рассмеяться ему в лицо.
— Что бы вы возразили мне в ответ, если бы я изрек такой, еще более смешной тезис: «Любой человек — это опустившийся потомок бога, и только очень немногие из этих „всех“ сохранили в чистоте свою божественную кровь.»
— Я, Инегельд, не причислю себя к атеистам, но смотрю на Всевышнего, скорее, как на Природу.
Он снова прошелся по комнате.
— А вы не задумывались над идеями Эвгемера? Он считал, что на каждом этапе исторического развития существуют личности, заслуги которых пред человеческим сознанием неимоверно велики — по этой причине они становятся богами. Боги — лишь обожествленные люди, хотя и бессмертные, в смысле, постоянно возрождающиеся вновь. Пращуры воплощаются в потомках.
Мне показалось, что он в буквальном смысле гипнотизирует меня, только, делает свое дело ненавязчиво, но весьма убедительно.
— Так, какое отношение это имеет к эликсиру. И зачем мне все это знать?
— Самое прямое отношение. Стоит перебрать лишку — и вы начнете обратный путь, овладевая мыслями и знанием собственных предков.
Спускаясь вниз по фамильному древу, туда, во тьму веков, одна или другая ветвь его приведет к Первоотцу.
— Адаму, что ли?
— Для кого как! Но вам, Рогволд, родство с Иеговой не грозит…
— Спасибо и на том.
— … Вы отмечены Руной Велеса.
— Кого?
— Я забыл предупредить, что даже самый отдаленный потомок бога, но все-таки не смешавший свою кровь с детьми иных кумиров, обречен продолжать дело своего Прародителя. Даждьбожи внуки предпочитают быть кем-то распятыми, но мы, Коровичи, если распяты — то по собственному почину… — его глаза дико блеснули.
— Сумасшедший! — оторопел я.
— Конечно, вы можете выставить меня за дверь под каким-нибудь уважительным предлогом. Мои слова походят на бред сумасшедшего, и не стоило бы вот так, сразу, посвящать вас в эту междоусобицу. Но за средой всегда следует проклятый четверг, и времени у нас у всех — три дня.
