— Смотрите, — сказала она. — Черт, могло так случиться само собой?.. Я имею в виду, взаправду.
Она повернула в мою сторону книжку комиксов. На странице присутствовали космонавт и красивая дама самого разнесчастного вида. Дама была привязана ремнями к метеору — не удивлюсь, если здесь не обошлось без участия Сил Зла, — и космонавт спасал ее от столкновения с другим метеором. Спасение заключалось в уничтожении другого метеора с помощью лучевого ружья. Работа выглядела тяжелой и героической.
— Я бы не хотел, чтобы меня цитировали.
— О!.. Я — Шэрон Брэнд. А вы?
— Бенедикт Майлз. Только что снял комнату на этой улице. У Понтевеччио. Ты случайно не знаешь их?
— Черт! — от важности она залилась румянцем. Потом отбросила в сторону комиксы и расплела свои тощие ноги. Приняв более подходящую для землянина позу, она свесила локти за спинку стула и посмотрела на меня глазами человека, которому недавно исполнилось десять тысяч лет. — Случайно Анжело — мой лучший друг, но вам лучше не упоминать об этом. Это может оказаться крайне неосмотрительным. Есть шанс нарваться.
— Я бы ни за что не стал упоминать об этом.
— Скорее всего, я оторву вам ногу и буду бить вас ею по голове. Если вы меня заложите…
— Как это — заложу?
— Вы что, неуч?! Закладывать — значит болтать. Трепать языком. Некоторые считают Анжело заносчивым, потому что он все время читает книги. Вы ведь не считает его заносчивым?
Выражение ее лица было достаточно красноречивым.
— Нет, я вовсе о нем так не думаю. Он просто очень смышленый.
— Тогда я скорее всего пальну в вас из лучевого ружья. Бдыщ-бдыщ!.. Так получилось, что он годами останется моим лучшим приятелем, но не забудьте, чего вы мне наобещали. Черт, ненавижу доносчиков!.. Знаете что?
— Что?
— Вчера я начала брать уроки на пианино. Миссис Уилкс показала мне гамму. Она слепая. И немедленно показала мне гамму. Они собираются заставить меня заниматься летом на школьном пианино.
— Сразу гамму? Это ужасно!
— Все ужасно, — сказала Шэрон Брэнд. — Только одни вещи ужаснее других.
Ближе к ночи я снова оказался на улице. Я надеялся, что моя новая подружка Шэрон уже заснула, но воображение почему-то рисовало обоих детей лежащими в кроватях при свете тайком включенных ночников — Шэрон с ее героями-космонавтами и Анжело, пробирающегося сквозь путаные мечты Платона.
Я отправился вкусить аромат городского вечера. Перебравшись через железнодорожный туннель на «причальную» сторону, я двигался в толпе прочих масок мимо витрин магазинов, мимо помещений для игры в пул, мимо дансинг-холлов и развлекался проверкой собственной наблюдательности, пытаясь сорвать с окружающих их маски.
— Одно я хотел бы знать. Проблеск интеллекта…
— Лицо, лишенное закладной…
— Печать ожесточения…
— Классная девочка!..
— Ставший добрее с возрастом… Ставший ожесточеннее с возрастом…
Наверное, школьная учительница. А вот тот — вор-карманник. А дальше — переодетый коп… Коммивояжер… Банковский служащий…
В этой игре у вас есть только их голоса.
— И тут он, понимаешь, целится в этого парня из винтовки, а за кустом — «рейнджер»…
— Я говорю ей: неужели я не знаю размеров своей собственной талии!..
— Я бы не поверил ему, если бы у него не было латунного кастета…
Я шагал по улице, постепенно поднимающейся к холмам. С обеих сторон — отдельные особняки, окруженные лужайками; то и дело навстречу попадаются угрюмые мужчины, выгуливаемые крошечными собачками. С вершины холма кто-то смотрел вниз, на огни удивительно спокойного города. Мое ночное зрение, землянам и не снившееся, позволяло мне видеть отдаленные поля и леса, недоступные человеческим глазам даже при свете дня. Трава и кустарник кишели очаровательной, едва заметной живностью.
На востоке поднималась луна. Я еще погулял по тихим улочками этого района. Особняки демонстрировали всему миру, что здесь живут такие же люди, что и в нижней части города. Во всяком случае, при болезнях хозяева этих особняков лечились точно таким же аспирином.
В деловой район я вернулся другим маршрутом. Мне очень хотелось знать, нет ли за мной слежки, не раздадутся ли сзади приглушенные шаги, не шевельнется ли возле ограды почти незаметная тень. Намир беспокоил меня больше, чем я ожидал. Это всего-навсего усталость, сказал я себе.
Кинотеатр был уже закрыт. Толпа на улицах поредела, да и характер ее изменился: меньше добропорядочных граждан, больше хищных физиономий с бегающими глазами. Я купил вечернюю газету и, бегло проглядев, сунул ее в карман. Настоящее, казалось, было пропитано тишиной и покоем, но люди теперь стали слишком умными, чтобы тешить себя надеждой, будто вулкан затих навсегда. Они одурачили сами себя в 880-м и 890-м годах, однако с тех пор кое-чему научились. Соединенные Штаты Европы достаточно сильны — если не развалятся! — но всех пугает следующий логичный шаг Атлантической Федерации. Мальчики и девочки из всемирного правительства привычно пудрят всем мозги хорошо разыгрываемым энтузиазмом. Теперь существует уже три «Железных занавеса»: российский, китайский и новенький, любопытнейший «занавес», появившийся после смерти Сталина и с каждым годом вздымающийся все выше и выше. Этот занавес вырос уже между Россией и Китаем. Впрочем, остальные семь или восемь основных цивилизаций мира, не опутанные, подобно этим двум, древнейшим деспотизмом, умудряются согласовывать свои действия и способно, двигаясь осторожно и постепенно, отыскивать путь к продолжительному компромиссу. Никто не ищет предпосылки нравственной революции в газетных заголовках: океанские течения, как известно, не порождаются океанскими бурями… Преемнику Эйзенхауэра следует быть очень осмотрительным человеком: я заметил, что, несмотря на сложности с заменой личности подобного масштаба, некоторые уже всерьез недолюбливают его. По-видимому, падение Эйзенхауэра начинается в 1964 году с того, что маятник общественного мнения качнется влево чуть сильнее, чем следовало бы. Впрочем, это меня не беспокоит.
Обойдя бедные кварталы с другой стороны, я вышел к парку, находящемуся рядом с Калюмет-стрит. Он был образован изгибом улицы, пересекающей Калюмет. Мощеные дорожки, слишком неровные, чтобы по ним можно было кататься на роликах; пятна упрямо тянущейся к небу травы. Прямо под парковым фонарем два старика никак не могли расстаться с шахматной доской. Может быть, боялись, что без нее они сразу умрут…
Я отыскал скамейку, спрятавшуюся от лунного света в густой тени нависшего над нею клена. Сел. Задумался: не тот ли это парк, где Наблюдатель Кайна подслушала некую важную беседу?
