лишнего пытается преодолеть опьянение, – но чем больше я старался вернуться в норму, тем быстрей все менялось. Опьянение усиливалось, лицо омывали радужные потоки – мне казалось, что я вижу источник, из которого испил Дигант. Воздух бил в уши со звуком, сначала едва слышным, потом перешедшим в крещендо и наполнившим всю комнату, но не причиняющим боли. Стул подо мной бился согласно с пульсом самой планеты. Затем, даже не ощутив, что пересек некий рубеж, я понял, что мои чувства удвоились: я слышал двойное сердцебиение, двойной кровоток, двойное движение внутренностей. Но это не было простым умножением на два: другие ритмы, отличаясь от моих, симфонически с ними взаимодействовали, создавая столь сложные перкуссионные фразы, что моя мозговая материя таяла при попытке их уловить. Я начал раскачиваться в такт с ними, хлопать себя по бедрам, прищелкивать пальцами. Швейц в конце туннеля делал то же самое, и я понял, чьи ритмы воспринимаю. Мы спаялись воедино. Я уже не отличал его сердцебиения от своего и порой, глядя на него через стол, видел собственное лицо, красное, искаженное. Реальность разжижалась, опоры и стены рушились: Киннал Даривал перестал ощущаться как индивидуум; понятий «он» и «я» больше не было, только «мы». Я утратил не только свою личность, но и саму концепцию личности.
Я долго оставался на этом уровне, и мне показалось, что действие наркотика начинает ослабевать. Краски тускнели, комната обретала свой прежний вид, и я снова отличал тело и разум Швейца от своих собственных. Но, вместо облегчения из-за того, что худшее позади, я испытал лишь разочарование: где же обещанное Швейцем слияние умов?
Как выяснилось, я ошибался.
Первая волна в самом деле прошла, но подлинная общность лишь начиналась. Мы были отдельны и все же связаны. Пришло истинное самообнажение. Его душа лежала передо мной на столе – стоило лишь подойти, чтобы взять в руки и рассмотреть такой-то инструмент, такую-то вазу, такие-то украшение.
Надо мной нависало лицо матери Швейца, ее бледная грудь с голубыми прожилками и огромным твердым соском. Вот детские приступы ярости, вот воспоминания о Земле. Глазами Швейца я видел мать всех миров – изуродованную, обезображенную, покинутую, но сквозь уродство проглядывала краса. В этом заброшенном городе он родился; вот сеть проезжих дорог, которым не меньше десяти тысяч лет; вот то, что осталось от древних храмов. Первая любовь. Разочарования, расставания. Предательства. Взаимные откровения. Рост и перемены. Разложение и отчаяние. Путешествия. Неудачи. Соблазны. Признания. Солнца ста миров.
Я разбирал душу Швейца по косточкам, натыкаясь на шершавые слои жадности, булыжники фальши, масляные карманы злобы, жирную глину приспособленчества. Воплощенное «я», человек, живший исключительно для себя.
Но его мрак меня не отталкивал.
Я видел глубже. Видел жажду божества в человеке. Видел, как Швейц стоит на черном камне лунной равнины, и простирает руки к лиловым небесам, и ничего не находит. Да, обманщик, да, приспособленец, но ранимый, страстный и честный при всех своих выходках. Я не мог судить Швейца строго. Я был им. Он был мной. Волны наших личностей захлестывали обоих. Если низвергнуть Швейца, то и Киннала Даривала придется низвергнуть. Меня переполняло теплое чувство к нему.
Он тоже исследовал меня. Я не ставил ему барьеров и видел себя его глазами. Страх перед отцом. Преклонение перед братом. Любовь к Халум. Бегство в Глен. Женитьба на Лоймель. Мелкие грешки и мелкие добродетели. Смотри, Швейц. Смотри. Все увиденное отражалось в его душе, и я смотрел на это без боли. Внезапно меня посетила мысль: любовь к другим начинается с любви к самому себе.
В этот миг во мне рухнул и разбился Завет.
Мало-помалу мы разошлись. Мы старались удержать нашу связь, но она постоянно слабела и наконец прервалась с таким ощущением, будто лопнула туго натянутая струна. Мы молчали. Меня подташнивало, я сидел с закрытыми глазами и как никогда остро сознавал, какая пропасть нас всех разделяет. Долгое время спустя я посмотрел на Швейца.
Он тоже смотрел на меня, ждал меня. Лицо, все еще красное, расплылось в ухмылке, глаза горели, но теперь я видел в этом не дьявольскую гримасу, а отражение внутренней радости.
– Я люблю тебя, – сказал он тихо.
Оглушенный этими словами, как обухом, я загородился ладонями.
– Что тебя так расстроило? Форма или смысл?
– И то и другое.
– Что же тут такого ужасного?
– Он никогда… он не знает, как…
– Как реагировать? Как ответить? – смеялся Швейц. – Я не о физической любви говорю. Тоже ничего страшного, но нет. Понимай меня в буквальном смысле, Киннал. Я был у тебя внутри, и мне понравилось то, что я видел там. Я люблю тебя.
– Ты говоришь от первого лица, – напомнил я.
– А почему бы и нет? Неужели я и теперь должен отрицать свое «я»? Полно, Киннал, освободись. Я знаю, ты хочешь этого. По-твоему, я сказал нечто гнусное?
– Это так странно.
– В моем мире эти слова священны, а здесь омерзительны. Запрещено говорить «я люблю тебя», ну и ну! Вся планета отказывает себе в этом маленьком удовольствии. Нет, Киннал, нет!
– Пожалуйста, – пролепетал я. – Он еще не привык к тому, что с нами сделал наркотик. Когда ты кричишь ему…
Но Швейц не сдавался.
– Ты тоже был во мне. Что ты там видел? Неужто я такой скверный? Выкладывай, Киннал. У нас больше нет секретов. Правду! Правду!
– Ты должен знать, что он нашел тебя куда более достойным восхищения, чем ожидал.
– Со мной было то же самое. Зачем же нам бояться друг друга? Я уже сказал, что люблю тебя. У нас был контакт. Между нами возникло доверие. Пора что-то в себе менять – тебе особенно, потому что твой путь длинней моего. Ну же. Найди эти слова в своем сердце. Произнеси их.
– Он не может.
– Скажи «я».
– Это трудно.
– Скажи это. Не как непристойность – скажи так, словно любишь себя.
– Пожалуйста.
– Скажи.
– Я, – сказал я.
– Ну и что в этом страшного? Теперь скажи, что ты ко мне чувствуешь. По правде. От всей души.
– Тепло… привязанность, доверие…
– Любовь?
– Любовь, – признал я.
– Так скажи это.
– Любовь.
– Я не это хочу услышать.
– Что же тогда?
– То, что на этой планете не произносилось две тысячи лет. Я…
– Люблю тебя.
– Я люблю тебя.
– Я – люблю – тебя.
– Ну вот, начало положено, – сказал Швейц. Пот струился и с него, и с меня. – Мы признали, что можем любить. Признали, что способны на это чувство. Теперь мы начнем любить. Так ведь? Начнем любить.
36
– Ты получил от наркотика то, что
