занимали всю северо-восточную часть равнины вокруг монастыря, а свернул ещё раз и повернул немного южнее, повёл меня уже совсем по едва приметной тропинке. Впереди полого поднималась гора, поросшая смешенным лесом. Подойдя ближе, я заметил, что гору, словно отвесным пятиметровым поясом, опоясал известняк вперемежку с глиной и камнями, испещрённый рытвинами и провалами разной величины, и наполовину укрытый густым кустарником, который рос под горой. А уже над этим поясом покато вверх уходила гора.
Мы пошли вдоль кустарника. Вскоре он закончился, и мы вышли к каменным ступеням, ведущим к пещере, зев которой темнел чуть выше середины известкового пояса. Но вверх по ступеням мы не пошли, а прошли чуть дальше и остановились у широкой и низкой двери, во всю её высоту было прибито деревянное распятье. Дверь закрывала вход в пещеру.
Монах достал большой ключ и вставил его в замочную скважину. Заскрежетал замок, и дверь с трудом поддалась. Открылся тёмный проём, из которого пахнуло холодом, землёй и сыростью. Монах покосился на меня и отошёл в сторону. Похоже, его миссия окончена и дальше со мной он не пойдёт.
– Храни вас Господь! Пусть святая земля и матушка Богородица обережёт от всего дурного, – воскликнул монах с горящими испуганными глазами, неистово крестя меня.
«Вот бешеный. Недаром им с таким психозом всякая ерунда мерещится», – подумал я, кивнул монаху и сказал ему:
– Спаси Господь, – и вошёл в пещеру.
– Брат Олаф! – позвал меня монах. Я обернулся. – Я дверь-то должен буду прикрыть, – проговорил он, отводя глаза. – Так братия решила, дабы нечисть не вырвалась наружу. Но запирать не буду, чтоб вам выйти можно было, и факел зажгу тут внутри у двери. На свет его и выйдете обратно-то.
Только сейчас я заметил в стене справа от двери факел.
Мне стало смешно:
– Хорошо. Значит, я должен напугать нечисть, чтобы она ушла сквозь гору в тартарары? Сквозь гору пройти – легко, а через дверь ну никак!
– Никак, никак, – закивал монах, – святой водой окроплена с молитвою!
Я махнул:
– Делайте, что хотите, – и, включив налобный фонарь, пошёл вперёд.
Луч фонаря скользнул по стенам пещеры. Тени зашевелились и бросились врассыпную, прячась в закоулки, куда не доставал свет. Я осмотрелся. Это было довольно сухое место, где можно стоять в полный рост. Узкое, чуть меньше метра, вначале, дальше оно расширялась. Из глубины пахнуло холодом. Недостатка воздуха не ощущалась. «Вот и отлично! По крайне мере, задохнуться мне тут не грозит, и застоя газа нет», – с удовлетворением отметил я и, решив пока не надевать респиратор, осторожно пошёл вперёд. В абсолютной тишине раздавался только хруст камешков под ногами – известняк вперемешку с глиной, такие были и стены, все испещрённые выбоинами.
«Хорошо, что лезть никуда не надо, крюк вряд ли будет держаться», – думал я, идя вперёд. Схему я не доставал, помнил её прекрасно. Да и что там, собственно было запоминать? Вот сейчас через несколько шагов и за первым изгибом сразу начнутся ниши склепа. Слева и справа.
Несколько шагов, поворот и я уже вглядываюсь в чёрный провал. Он тесный и очень похож на промоину. «Может тут раньше река была, – подумал я, – или дно озера, или даже древнего моря. Хотя навряд ли. Вода бы сгладила все неровности, а тут словно какой гигантский зверь рыл себе нору лапами с гигантскими когтями. Не похоже, что ниши сделаны человеком. Хотя может быть обсыпались за столько лет. Ну что я привязался к этим нишам, – оборвал я ненужные размышления, – какая разница? Мне тут не лежать. Моё дело какое: зажигай лампады, читай молитву да сыпь землю на этот трухлявый гроб и всё, топай себе дальше».
Я снял с плеча мешок. Толстая перчатка не давала расстегнуть карман, всё время прилипая к липучке, на которую он был закрыт, и я стянул её. Достал лампаду, но уронил перчатку. Чертыхаясь резко нагнулся, чтобы поднять её и приложился к краю гроба, один конец которого выступал из ниши. Каска звякнула, эхо от удара глухим хохотом прокатилось по коридору и затихло за поворотом. Снова стало тихо. Я абсолютно осознавал, что и почему происходит, но мне стало не по себе. «Идиотство какое-то. Как глубоко в нас сидят предрассудки и всякие страшилки. И вообще чем я тут занимаюсь? Учёный! Кому рассказать на смех поднимут», – успокаивая себя, сунул перчатку в карман комбинезона. Положил на край гроба лампаду, свечу и листок с молитвой. Достал спички и зажёг свечу, начал читать молитву:
– Отче наш, Иже еси на небесех! – мой голос ударил в стены, отскочил от них, и полетел вглубь пещеры. Я прислушался, мне почудился вдалеке крик боли, словно слова мои острыми камнями падали в кого-то раня. Грудь сдавил страх, сердце вздрогнуло и быстро-быстро забилось. Я постарался успокоиться и взять себя в руки. Надо было продолжать. Я не решился дальше читать молитву вслух, и продолжил про себя:
"Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли…
читая молитву, протиснулся между стенкой и гробом к его изголовью и поставил горящую лампадку. Свет свечи горел ровно и спокойно. Можно было не опасаться скопления газа. Дочитав молитву, я поднёс к глазам листок с Псалмом. Быстро прочитав его, я зачерпнул из мешочка святую землю и стал посыпать ею крышку гроба сверху вниз. Земля что-то тихо зашептала, струясь …
Вдруг я увидел, как из щелей гробовых досок начал сочиться свет. Сначала чуть заметный, он постепенно разгорался, пока не брызнул в стороны яркими снопами. Я прижался к стене. Крышка гроба дрогнула, с грохотом слетела с гроба, и, ударившись о стену, рассыпалась. В гробу невозможно было ничего разглядеть, только сияние. Я зажмурился. Мгновенье было тихо, а потом я услышал звук, который заставил меня открыть глаза. Тихое едва слышное жалобное пение, переросло в стенание и рёв раненного зверя. Сияние из гроба вздыбилось, приобретая форму фигуры человека. Смотреть было невозможно, глаза заливали слезы, а мозг разрывался болью. Я схватился за голову, последнее, что я помнил, это как я спиной съезжаю по стене.
Очнулся я от резкой вони, и потом почувствовал, как кто-то бил меня по лицу. "Странно, по щекам бьют, а хлопков не слышно, – подумал я и открыл глаза. Надо мной склонилась голова в тёмном капюшоне. При слабом свете лампады лица было не разглядеть, только впадины глаз и белая пустота вместо лица. Я зажмурился снова и втянул голову
