— Гнусный этлаук! — проскрипел Юзванд. — Кто дал вам право?..
— Я не хотел вас оскорбить, — Кратов упреждающе выставил ладонь.
— Но вы сделали это!
— Когда вы, геургут, привыкнете к тому печальному факту, что мы — представители разных культур? И что меня труднее вывести из равновесия, нежели вас? Все это время вы сами непрерывно оскорбляли меня, мою расу, мою культуру, а я терпел и улыбался. Отчего, вы думаете?
— У вас не было выбора, — надменно сказал Юзванд. — Вы на чужой территории, и я — сильнее.
— Ну что ж, с первым я согласен, — мягко сказал Кратов. — Знаки вашего гостеприимства я ценю, в особенности — вашего дорадха. Что же до второго… Не забывайте, что этим вот не так чтобы большим кулаком я завалил т'гарда Лихлэбра.
Юзванд следил бешеным желтым взором за его манипуляциями.
— Это была случайность! — сказал он упрямо.
— Это была не случайность, — возразил Кратов. — Если вы действительно что-то значите в масштабах своего департамента и приобщены к достоверной информации, то должны знать, что военные победы эхайнов на галактических фронтах всегда одержаны над мирным населением. И всюду, где те же люди давали вам сдачи, они побеждали. Мы сильнее вас. Извините мне мое мальчишество, но даже я — сильнее. Просто мой кодекс диктует мне сдержанность и терпимость в общении с вами… капризным несмышленышем. А вас удивляет, что у этлауков тоже есть кодексы поведения?
— Об этом никто мне не говорил, — буркнул Юзванд.
— Да у нас еще больше кодексов, чем у вас! И нигде не сказано, что тот прав, у кого кулак крепче… — Кратов вдруг хихикнул: — Зато в одном своде правил говорится: «Никогда не спорь с дураком — люди могут не заметить между вами разницы».
— Это мы — дураки?! — лицо Юзванда пошло пятнами.
— Вы далеко не дураки, — возразил Кратов. — Вы — очень шустрые, сообразительные ребятишки. Но мы — старше. Мы можем относиться к вашим проделкам в Галактике со снисхождением. Мы терпеливы. Вы же у нас младшенькие…
— Что это значит? — с негодованием вскричал эхайн, занося кулак над столиком.
— Мы братья, Юзванд, — произнес Кратов. — Мы братья… «Столику конец, — подумал он мельком. — Потом наступит черед окон и стен. Но терминал я ему не отдам».
— Один мой брат погиб при штурме крепости Аггет, когда мне было десять лет от роду, — недоумевающе дернул плечом Юзванд. Кулак замер в сантиметре от столешницы. — Другой еще ходит пешком под скамейку. Что вы имеете в виду?
— Это метафора, — пояснил Кратов. — А вы должны уметь мыслить метафорами. Ваши уставы и кодексы по большей части составлены из метафор.
— Драд-двегорш, — устало обронил Юзванд, разжимая пальцы. — Я не умею мыслить метафорами. А если и умел, то уже разучился. В вашем обществе я тупею… или начинаю сознавать собственную тупость. У меня от вас мозги скоро вскипят и полезут из ушей. Позвольте мне удалиться…
Кратов вдруг сообразил, что Озма до сих пор не появилась из бассейна.
— Кстати, — спросил он нарочито небрежно. — Как теперь поступать с этим вашим… дорадхом?
— Возьмите его за шкварник и суньте обратно в сосуд, — посоветовал Юзванд, укладывая свой багаж. — Плотно закройте крышку, чтобы ваши крики не потревожили его сон. Напуганный дорадх ни к чему не годится.
— С чего вы взяли, будто я стану кричать? — насторожился Кратов.
— Не обязательно вы. Это может быть и ваша самка.
— Не называйте эту женщину самкой! — потребовал Кратов.
— Я и вас не называю мужчиной! — удивился эхайн. — Но после дорадха ваша, спутница непременно пожелает продолжения.
— Непременно? — озабоченно спросил Кратов.
— И в изобилии, — кивнул Юзванд. В его лице и голосе не было и тени насмешки. — Дорадх сделал свое дело. Теперь ваш черед доказать, что вы способны удовлетворить… женщину не хуже мелкого домашнего животного
— Когда я была маленькая, совсем девочка, у меня была бестиола… зверек. Я звала его — панулус… пушок… пуховик…
— Пушистик, — наудачу подсказал Кратов.
— Да, пожалуй… Помню, что он был пушистый, с большой головой, длинным хвостом и треугольными черными ушками.
— Кошка, — предположил Кратов.
— Вряд ли, на Магии кошки — большая редкость, это же не Эльдорадо, не Земля. Что я, по-вашему, не знаю, что такое кошка?.. Потом я выросла и забыла про пушистика. А потом вдруг вспомнила и стала всех спрашивать, но никто не понимал, о чем идет речь, ни мама, ни отец, ни сестры…
— У вас есть сестры?
— Да, и обе намного старше меня.
— Тоже певицы?
— Вы будете смеяться, но в нашей семье лишь я обладаю музыкальным слухом. Отец говорит, что это божий дар, который ангелы уронили по дороге не на ту голову… Но не сбивайте меня своими вопросами!
— Я обожаю задавать вопросы. Хотя иногда мне удается просто слушать.
— Вот и попытайтесь. Я хочу рассказать вам про своего пушистика, потому что это — самая большая загадка, что мучит меня все эти годы. Как может быть, что я помню его, а другие даже не понимают, о чем я говорю? Не могла же я выдумать себе друга! Он был вот такой, — Озма нешироко развела ладони, — и голова у него была, как у младенца, большая, круглая, покрытая мягкой светлой шерстью. Эту голову хотелось гладить между ушек и прижимать к себе в порыве нежности… Материнский инстинкт, не правда ли?
— Правда.
— Мне было лет пять-шесть, не больше. И друзей у меня было немного. Я еще не пела, а только слушала музыку и удивлялась, когда другие, подпевая или наигрывая, фальшивили. Для меня это было странно, а порой просто злило, и я вела себя как маленький чертенок. И тогда у меня появился пушистик. Он спал у меня в ногах, а если я хотя бы ненадолго устраивалась в кресле или на диване с книжкой, он вспрыгивал ко мне на колени, требуя внимания и ласки. Я гладила его по голове и переставала быть вредным чертенком. Я уже не злилась на тех артистов, что пели с экрана эту ужасную народную музыку…
— Популярную, — осторожно поправил Кратов.
— Ну да… И даже на оперных вокалистов, что пели мимо нот. Я просто хихикала над ними исподтишка, мои эмоции становились мягким и пушистыми, потому что пушистик лежал у меня на коленях и довольно урчал. А когда я уж очень усердно занималась своими делами, читала или рисовала, он требовательно клал свою лапку мне на руку и заглядывал в глаза. При этом его черный носик-кнопка шевелился, будто пушистик хотел что-то сказать, но не знал нужных слов. А если это не помогало, он начинал с урчанием лизать мне руку. У него был розовый влажный язычок, обычно очень нежный, а если пушистик сердился, то похожий на мелкую терку. Приходилось откладывать свои занятия и гладить его по голове. Но самое смешное происходило по ночам. Пушистик подбирался к моему лицу и начинал лизать мои лоб и щеки. Тогда я укрывалась с головой — а зверек залезал под одеяло, не оставляя попыток умыть меня, — и тихонько напевала ему какую-нибудь песенку. У меня была своя комната, и никто не слышал этих концертов. Потому что я пела порой самые ужасные вещи. Хорошо еще, если это была мамина колыбельная или ариетта принцессы из «Звездных войн»… Но ведь это могло быть, хоррибле когиту, нечто безобразное: «Возьми меня за обе щеки» или «Склеил я красотку, а она мужик»!
