– Какая красивая теория, – сказала Лин. – А кто ее автор?
– Козырев.
– Давно он жил?
– В XX веке.
– Смелая теория. Она не подтверждена? – спросила Лин.
– Но и не опровергнута до сих пор, – ответил Федор.
– Может быть, она подтвердится на Тритоне, – негромко сказала Лин.
– Мы о звездах знаем еще очень мало, – заметил Федор. Капитан готов поклясться, что именно в этом месте он взял Лин за руку.
– Я часто представляю, – сказала Лин после паузы, – что где-то в далеких мирах время течет иначе, чем на Земле. Как? Не знаю, но иначе. Время каждому живому существу, каждому предмету отмеряет срок. Раньше это тоже хорошо понимали. Вот послушай старинную балладу о вине.
…Капитан Икаров помнил балладу о вине. Лин читала ее Федору множество раз там, на Земле. Но сейчас, слушая чеканные слова здесь, в отсеке на три четверти сожженного корабля, тревожно несущегося в черной ночи, сдавленный неимоверными перегрузками, которые не дают даже пальцем пошевельнуть, капитан в старых строчках открывал неожиданно для себя нечто новое, неведомое, скрывающее тайный смысл, гнездящийся то ли в неторопливом повествовании, то ли в самих интонациях родного голоса:
Вино, как человек, имеет сроки
Играть, бродить, янтарно созревать.
Год выдержки – и золотые токи
Веселый нрав начнут приобретать.
Пять лет… Они густеют и мужают,
Благоуханней солнечный букет.
А если век над ними пролетает?
А если два? А если тыща лет?
Каков, должно быть, аромат столетий,
Какая крепость и какая страсть!
Чего, наверно, не отдашь на свете,
Лишь только бы таким упиться всласть!
Однако, друг, что можно знать заране?
Проникнись этой истиной простой.
…Центурион провинции Кампанья
Водился с франком – Рыжей бородой.
И в память о походе самом ярком
Разбогатевший римлянин Турам
Трирему с запечатанным подарком
Послал к скалистым галльским берегам.
Мистраль на юте подвывал угрюмо,
Гребцы качались в ритме заводном.
Покойно капитану было в трюме,
Где амфоры покоились с вином. —
Тайком спустился он, чтобы немного
Отведать знаменитого вина.
За дерзость эту здесь же, у порога,
Богам бедняга заплатил сполна.
Подводный риф… И хохот пены дружен, —
Стихии все, как видно, заодно.
У рыб на этот раз был славный ужин.
А груз хмельной отправился на дно.
И шли века, и горбились устало,
Соль разъедала хитрый такелаж.
На глину амфор глина оседала,
И грезилось вину сквозь сон: когда ж?..
Недавно это было: водолазы
Нашли корабль у рифа на мели.
Никто такого не видал ни разу.
Ил на борту, как плавники, рули.
Стремительные линии, чернея,
Охватывали контур корабля.
До палубы гнилой провисли реи,
И в трюм набилась плотная земля.
В диковину здесь каждая вещица,
Все древнего значения полно.
Волна морская весело искрится…
– Гляди, сосуды!
– Может быть, вино?
И круг замкнулся. Старое вернулось.
Не утаило море ничего:
Посылка с адресатом разминулась
На два тысячелетия всего!
Сардины и резина пахнут остро.
Скафандры – прочь, и шланги – на места!
На палубе, вблизи резного ростра,
Три амфоры – ровесницы Христа.
Сосуды целы, и печати целы,
Придется только слой веков отмыть.
Изделье древних, видно, не сумели
Косматые стихии повредить.
Но каково ж оно, вино столетий?
Нет, видно, в мире краше ничего.
Наверное, забудешь все на свете,
Коль в добрый час отведаешь его!
Но что это? Скривившиеся лица.
Прокисло? Не годится никуда?
Нет, хуже! В темных амфорах дымится
Не уксус и не брага, а вода!..
Над сизой зыбью день стоял высокий,
Под волнами просвечивало дно.
…Вино, как человек, имеет сроки:
Иссякла жизнь – и умерло вино.
Голос Лин умолк. Икаров открыл глаза. Ему показалось, что стены отсека начинают приобретать прежнюю, неискаженную форму. Линии выравнивались, плоскости утрачивали изгиб.
Капитану даже почудилось, что перегрузки немного уменьшились. Число в окошке медленно, но верно приближалось к третьей тысяче. Химеры, сотканные из бездонных теней и кольцевидных блистающих лучей, постепенно таяли. Так исчезает ночной кошмар, когда близится миг пробуждения. Лучи выпрямлялись, словно ветви дерева, отряхнувшего с кроны снежный груз.
По головному отсеку разлилось голубоватое сияние. В первую минуту Икаров не сообразил, откуда оно. Панели? Внутренняя обшивка? Не то.
Мертвенный свет разлился по всем уголкам. Икаров обвел взглядом рубку.
Экран-иллюминатор был по-прежнему черен, но на нем прорезалось несколько звезд. Это от них струился ровный спокойный свет.
Глава 6
В ПЛОСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Путь звезд покоен и размерен,
Точны всемирные часы,
И мир в самом себе уверен:
Не дрогнут чуткие Весы.
Разворачиваясь по спирали, «Пион» сумел вырваться из замкнутого пространственного сгустка, окружающего Тритон. Но какой ценой! Фотонные дюзы поглотили значительную часть корабля. Вид у «Пиона» на экране внешнего обзора был ужасным. Зато огненная река, изливавшаяся из параболической чаши, шла ровно, не загибаясь в сторону. Это означало, что «Пион» летел теперь в обычном, плоском пространстве.
Непривычно было видеть «Пион», лишенный главного своего украшения – стройной ракеты-шлюпки, нацеленной вперед и как бы прокладывавшей путь кораблю. Без шлюпки, без многих отсеков «Пион» казался Икарову незнакомым, чужим кораблем.
Едва вырвавшись из тисков Тритона, капитан сбавил ускорение.
Далеко позади оставил «Пион» Черную звезду. После снижения ускорения исчезли чрезмерные перегрузки, и капитан получил возможность ходить. Первым делом он решил пойти и самолично освободить Энквена.
Ватное тело слушалось плохо, ноги подкашивались, но капитан двигался пешком, минуя бегущую ленту. Он долго шел коридорными отсеками, останавливался, проверял системы контроля корабля, сигнализацию. Ясно было, что все приборы после Черной звезды придется выверять и градуировать заново. Но все это потом.
Тревожило и то, что в условиях искривленного пространства вышел из строя электронный мозг – главный калькулятор корабля.
