– Дело не в толщине, а в числе вложений, чем их больше, тем глубже экранировка. Магнитное же поле сильнейшее. Десять по сантиметру в миллион раз защищают лучше, чем один по десять. И масса аппарата соответственно меньше. И воздух между оболочками можно закачать для последующего использования, полноценной регенерации пока нет. Понятно? – ответил Федя сверхподробно. О чем угодно – лишь бы отвлечь любимую. Любимую? Нынешняя Катерина на любимую не тянула…
Она кивнула. Главное – не злить мужа. Десять – значит, будет терпеть десять. И жаться в одном маленьком. Хотя в большом ей было бы легче… клаустрофобия?
Федя видел, что ничего ей не понятно. Ну не дано. К тому же болезненная. И непрактичная – воду тратила напропалую, пытаясь отмыться… Бедный его звездолет! Насквозь пропитался ужасным запахом, системы регенерации не справлялись.
Он терпел сколько мог – целых семь дней. С каждым днем ситуация ухудшалась, Катька валялась вся зеленая, задыхалась, сознание стало меркнуть, бредила в полузабытьи.
Полет придется прервать. Иначе к цели прибудет труп. Два трупа. Он тоже на издыхании. Не ожидал от себя, что настолько брезглив – видимо, полет обострил восприятие.
Федя запаковал себя и Катю в скафандры и выжал красный рычаг аварийной остановки.
Первое, что увидела, очнувшись, Катерина – это белый потолок. Она в больнице?
Распахнулась дверь, и в палату стремительно вошла женщина в белом халате.
– Приветствую вас, посланница из прошлого! – торжественно провозгласила.
– И вам здравствуйте!
Оперативно реагируют – больной только в себя пришел, а персонал уже тут как тут. Показания с датчиков, облепляющих тело, выводятся, наверное, им прямо в уши… или на пульт в виде брошки, – Катя глаз не могла отвести от лазурной стрекозы, поблескивающей на груди врачихи.
Слово за слово, узнала: сегодня уже неделя, как ее доставили в ЛНИК (лечебно-научно-исследовательский комплекс), созданный специально для перемещающихся во времени эонавтов анклава. Хлопот доставила уйму. Мало того, что настолько «стареньких» молодух к ним еще не поступало, так еще и беременная. Едва спасли плод!
– Чего? – вскинулась Катя. – Кто беременный – я?
– Ты, девонька.
Она откинулась на подушки и уставилась в пространство.
– И как же теперь? – Не понимала, радоваться или огорчаться беременной старенькой молодухе девятнадцати лет от роду… или восьмидесяти девяти?
– Будешь при институте до самых родов как сыр в масле, не переживай.
– А потом?
– Будет день – будет пища! – рассудительно ответила врачиха. И подмигнула. – А пока – постельный режим.
Назавтра к ней пришел Федя.
Увидев любимого, она затрепетала. Румянец сам собой залил щеки – вспомнила о своем неэстетичном поведении в полете. Стыдно до чертиков!
– Прощаться пришел. Улетаю! – «обрадовал» он. – Контракт, понимаешь… Обязан. Нарушать не имею права.
Суть его слов доходила постепенно. Фрагментами. По мере осознания испарялась стеснительная заторможенность.
– А я? – села на кровати.
– Не транспортабельна, не разрешают.
– А ребенок? НАШ ребенок?
Федор отвел взгляд. Жалко. Ноет сердце… но коль решился хвост рубить сразу и грубо, отступать нельзя.
– Был наш, стал ваш. Лет через сто встретимся, познакомишь.
– Коз-зел… ну ты и козлина! – сквозь зубы процедила Катька. Демонстративно сплюнула и упала на подушки.
– Яблоко от яблони… – хмыкнул он. – Выражается ваше семейство одинаково некультурно.
Послал в ее сторону пасс, будто бокалом чокнулся. И ушел.
Катерина сухими глазами таращилась в потолок. Она не будет рыдать – нельзя: малышу вредно. Погладила живот, представила крошечного, с мизинец, малюпусика и улыбнулась.
А Федя шел и тоже улыбался. Расстались по-божески, думал – будет хуже: истерика, сопли, нюни… Обошлось. Знала бы девочка, сколько преференций он за нее получил – точно бы взбесилась. Нынешние хозяева не поскупились, предложили выгоднейшие условия… фактически ни за что. За сущую мелочь. Он и сам подумывал ее здесь оставить.
Сама виновата – не справилась. И потом, пришла к нему она тоже по собственному почину, он не звал. Да, обрадовался, взял с собой: как не взять, когда приплыло на блюдечке. Пусть сама теперь и расхлебывает. У него иное предназначение – двигать науку. А не младенцев взращивать.
Расправил плечи, подбородок вперед. Он – испытатель, уважаемая личность. Губы продолжали дрожать. Бабы… доведут кого угодно.
Больно. Ее предали. Прошла неделя, а она никак не могла опомниться. Пре-да-ли… До чего ж на душе противно, гадко. Будто помоями окатили. В клочья все светлое. А снизу поднимается темное… Рвануть за ним?! Может, еще не поздно и он передумает, возьмет с собой? Нет, у нее ребенок, и ребенок полет не вынесет! Или – или. Ребенок или муж. Да и не муж он ей вовсе, официально не зарегистрированы.
Она предала – и ее предали. Закономерность мироздания. Око за око. А ведь родители предупреждали… так ей и надо! Бедные, тоже небось страдали… Сколько им сейчас? По сто десять лет! Вдруг еще живы? Будущее все-таки, человек живет дольше. Надо бы повиниться… может, простят непутевую дочь?
Простым дедовским способом – тыкая в виртуальную клавиатуру – набила в файл письмо маме и папе. И отослала в дирекцию, чтобы переправили. Современную технику в палаты не ставили и к внешнему миру не подключали: не все сразу, постепенность – залог здоровой психики.
Не прошло и недели, как пришел ответ: вернули ее письмо и вдобавок газету от 2101 года. Крупным планом на первой странице был напечатан портрет отца в черной траурной рамке. Сильно сдал, постарел… но взгляд из-под насупленных бровей узнаваемый – волевой, решительный. Взрыв имения похоронил весь клан Потаповых – месть конкурентов, достали-таки под конец жизни. Все свое имущество отец завещал государству.
Вот, значит, как – государству… не простили ее родители. Она усмехнулась. Не плакать же. Обиделись до смерти. Предателей не прощают, девочка. Хотя… может, они не знали, что она улетела? Действительно, откуда им знать… Знали, не знали – теперь без разницы. Она осталась одна: муж, который не муж, а тоже предатель, уже улетел. Почему одна? С ребенком! Не рыдать!
Многочисленные процедуры и занятия отвлекали от грустных мыслей. Время бежало галопом, а не тянулось, как предрекали преподаватели на занятиях беременных. Гуманитарий до мозга костей, она поглощала неизведанный пласт культуры, созданный землянами за семьдесят лет, интересно! И мысли не возникало выйти за стены громадного, но уютного ЛНИК. Зачем? Свой парк, стадион, бассейн, кинозал, библиотека, даже музей – все для комфортной акклиматизации, живи не хочу.
