глаза. Душу свело тоской. Тихий шорох послышался совсем близко. Я открыл глаза. Белая фигура стояла передо мной. Лица и тела нельзя было разобрать, с головы до ног её окутывал саван. Вот и смерть за мной. Она протянула ко мне руки и сделала шаг вперёд. Смертельная тоска охватила мою душу. Рука непроизвольно сжала иконку, которая все ещё висела на моей груди. Сами собой мысли слагались в молитву. Я читал «Отче наш», я быть может ещё что-то, а может это была не молитва, а последний крик надежды. Руку, держащую иконку обожгло, но я не отдёрнул её, я радостно принимал жар, как дар жизни. Лик Пресвятой Девы светился мягким сиянием. Луч света осветил колодец, прогнав привидение, и ушёл вверх. Я проследил за ним взглядом и увидел, что плита, закрывавшая вход в колодец, ярко освещена.
– Эй! Есть тут кто? – через какое-то время услышал я голос Харитона.
– Харитон! Я тут! – кинулся я. – Осторожно! Плита переворачивается!
Должно быть, от моего крика свет от иконки пропал. Наверху затихли.
«Неужели не услышал»?
Мучительные секунды казались нескончаемыми. И вдруг, плита с шумом отодвинулась, и я увидел голову, склонившуюся над колодцем и руку держащую лампадку.
– Эй, бедолага! Ты там что ли?
– Тут, тут! – радостно завопил я.
– Эка тебя! Лан, сиди, сейчас что-нибудь придумаю.
– Сижу, сижу, – обессиленно думал я, оперевшись затылком о стену и счастливо улыбаясь.
Как Харитон меня вытаскивал, и как мы добрались до поселения, я не помнил. Очнулся в белой комнате, и сразу понял, что это больница. Харитон вошёл тут же, словно ждал за дверью, когда я приду в себя. Я хотел подняться ему навстречу, но не смог и обессиленно откинулся на подушку.
– Лежи, лежи, – он сел рядом на постель.
– Надо сказать отцу Ануфрию.
– Не переживай, я сказал уже. Все в порядке. Отдыхай. Он всё знает.
– Всё знает? Ты сказал ему, что спас меня?
– Вот ещё, делать мне больше нечего, чем влезать в ваши дела. Захочешь сам скажешь, и будешь большим глупцом. Как они ещё воспримут это. Особенно Фивий. Ему бы к чему не прицепится. Объявит испытание проваленным, и всё коту под хвост. Нет уж.
– А как же ты объяснил, что я тут.
– Как, как. Да очень просто. Сказал, что нашёл тебя по дороге в монастырь. Вот теперь, если признаешься, то все будут считать меня лгуном. Так и знай, – улыбнулся он.
У меня не было сил улыбнуться в ответ. Я закрыл глаза.
– Ладно, отдыхай. Успеем обсудить.
Последние слова я уже не слышал.
Я очнулся оттого, что кто-то гладил мою руку. Какое это наслаждение раствориться в тихой неге, ощущая чьё-то доброе присутствие рядом.
– Здравствуй, Олаф.
Я открыл глаза. Рядом с моей постелью на стуле сидел отец Ануфрий. Он улыбался и смотрел так ласково, что на душе стало радостно, словно солнце выглянуло из-за туч после долгого ненастья.
– Здравствуйте, отец Ануфрий. Я вот…
Он поспешно закивал:
– Я всё знаю. Всё хорошо. Ты молодец.
Я пошарил рукой по груди:
– Иконка, отец Ануфрий. Она спасла меня.
Иконки не было, и я испугался: «Потерял?!»
Заметив моё беспокойство, старец сказал:
– Не беспокойся. Я вчера приходил справиться о твоём здоровье и забрал иконку-то. Здесь она тебе не пригодится. А если нужна станет, так в храме она, в алтаре покоится. Там её всегда найдёшь.
Я успокоено вздохнул.
– Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит?
– Спасибо, хорошо себя чувствую. Только сил совсем нет. Так бы и лежал, не шевелясь, всю жизнь.
– Это ничего, это пройдёт. Ты человек молодой, скоро поправишься.
Я прикрыл глаза. Всё было хорошо. Только беспокойная мысль о том, что я не мог объяснить происшедшее со мной, не давала покоя. Не мог же я, учёный, поверить в мистику!
– Отец Ануфрий, что же это было? Галлюцинация? Но переворачивающаяся плита уж никак не могла быть галлюцинацией.
Отец Ануфрий поднялся:
– Тебе нужно отдохнуть, Олаф, набраться сил. Мы обо всём обязательно поговорим.
– А испытание я прошёл?
– Прошёл. Тот, кто не проходил, навсегда остался там.
– Как? – приподнялся я.
– Я всё расскажу. Всему своё время. Сейчас главное, чтобы ты поправился, – он наклонился, поцеловал меня в лоб и ласково, как ребёнка, погладил по голове, – поспи, и ни о чём не беспокойся.
От его прикосновения стало так спокойно и уютно, что я мгновенно уснул.
В больничке у Харитона я провалялся неделю. Нет, у меня не было никаких серьёзных травм физических или психических, но первые дни я чувствовал себя таким слабым, что с трудом поднимал руку. Восстановление жизненной энергии происходило быстро, и уже через четыре дня я собрался к себе в обсерваторию, но Харитон чуть не силой удержал меня. Хотя сам выглядел больным, но на все мои советы отдохнуть и самому подлечиться, только недовольно морщился. Я был ужасно рад, что у меня появился друг. Мы не откровенничали, но каждый из нас знал, что может доверять другому как себе и положиться на него в любой момент.
***
Из поселковой больнички я пошёл в монастырь к отцу Ануфрию. Был тот погожий октябрьский денёк, когда природа, как стареющая женщина, щедро разукрасилась и принарядилась, пытаясь удержать исчезающую жаркую красоту лета, которое спокойной и уверенной роскошной негой, сменило юное весеннее буйство звуков, запахов и чувств. И теперь осенью природа словно снова впадало в весну, стремясь буйством красок повторить пьянящую юность, но у неё это плохо получалось: не могла зрелая красота стать вновь хрупкой трепетно-нежной. Да и надо ли это? Сейчас неделю – две она – царица: ослепительно яркая, пышно щедрая, и нет на свете ни одного оттенка цвето-чувства, которым бы она умело не играла.
На душе у меня было то спокойное умиротворение, которое бывает после успешно завершённого трудного дела. Единственное, что червоточиной свербело было то, что я должен сказать отцу Ануфрию.
В храме старца не оказалось, и я пошёл в гостевой домик выпить чаю и расспросить о нём. Послушник-монах налил мне душистого травяного настоя и указал дорогу в келью отца Ануфрия, где он обычно бывал в это время. Келья находилась в деревянном одноэтажном здании общежития монахов, которое занимало всю северную сторону монастыря почти у самой горы.
Длинный узкий полутёмный коридор освещали два оконца в его концах да редкие горящие свечи в простенках между десятками одинаковых дверей. На каждой двери распятие, под которым табличка с именем монаха. Пройдя весь коридор, я увидел на
