Сергей Байбара - Цветы на камнях

— Стрела должна лететь в цель, а не пылиться в чулане, — сказал Сотник. — Тогда бы ты точно стал предателем.

— Но я бы мог помочь им…

— Чем бы ты им помог?! — вновь вспыхнул Сотник. — Тем, что сгорел бы вместе с ними? По воле Всевышнего ты остался в живых. Ты смеешь упрекать Всевышнего?! Ты не знаешь, что ровно за день до начала войны, стражники закрыли выезд из столицы! До самого конца, на границах города, у кольцевой дороги толпились люди, как звери в клетки. Их не выпускали. И знай. Из всех десяти миллионов людей, что в тот момент были в городе, сейчас в живых не осталось никого! Останься ты в городе, ты бы разделил их судьбу.

В очередной раз Сергей услышал известие, похоронившее остатки надежды

— Но моя мать так и не простила меня.

— Откуда ты знаешь?

— А эта записка?

— Так ты же сам ее написал!

— Каким образом?

— Не руками своими, но разумом. Твои страхи, твоя боязнь, твое чувство вины, — и есть эта записка! Так разорви ее! Выброси, сожги, затопчи в прах! Неужели ты думаешь, что твои родители, честные, достойные люди, не рады тому, что ты жив?! Что ты не погиб?! Что по земле ходят их внуки?!

— Вы говорите о них, как о живых, — с укоризной сказал Сергей.

— С окончанием земной жизни не заканчивается Вечная жизнь, — поучающе сказал Сотник.

— И где они сейчас? — с надеждой спросил Сергей. — В раю?

— Понятия не имею, — пожал плечами Сотник. — Только Создатель это знает.

Сергей промолчал. Он только сейчас вспомнил о времени. Было такое впечатление, что он находится здесь уже часа четыре. Который час?

— Ты еще спроси, рабочий ли завтра день! — съязвил Сотник, снова угадавший его мысли.

Сергей замолчал. Все же черные мысли не хотели отпускать его полностью. Даже после слов Сотника.

— Взгляни на это с другой стороны, — сказал воин. — Ты мог исполнить волю родителей, отвергнуть свою судьбу и предать ту, Которая тебе доверилась. Но ты знал, что отрекаясь от Нее, ты перестанешь быть человеком. Это один из тех случаев, когда воля родителей не имеет власти над сыном. И ты сделал этот нелегкий выбор. Ты остался верен. Изменил бы, — остался бы дома, отрекся бы от своего будущего. Стал бы бараном, которого послушно ведут на веревочке от яслей до бойни. Остался бы в столице, — тут-то тебе и конец…

Сотник взял со стола бумажку и передал Сергею:

— Рви!

Сергей непослушными пальцами взял проклятую записку. Он повертел ее, не решаясь. Будто этим он оскорбит память родителей. Но Сотник настаивал:

— Рви!!!

И Сергей послушался его. В конце концов, в чем он виноват?! В том, что остался жив?! Он рванул концы бумажки в разные стороны. Сердце на миг ёкнуло, дышать стало тяжело. Он схватился за горло, расстегнул ворот. Сотник отвернулся, углубился в свои труды. А с неба вдруг обрушился громовой голос:

— Адеки, Серго!

… Сергей вскочил на лежанке. Солнце уже взошло, но в палатке было прохладно. Пахло несвежими портянками и потом.

Над ним склонился тридцатилетний Арчил, мясник из села Скра. Он трепал Сергея за рукав:

— Адеки, Серго! Вставай! Уже восемь часов!

…Сергей поднялся с лежанки. Самочувствие его было не самым лучшим. Голова болела, во рту, казалось, ночью гуляли лошади. Очень хотелось пить.

— Серго, долго спишь! Юрий Николаич велел будить тебя. Злой, как дьявол! Тебя зовет, — сказал Арчил.

Сергей, кряхтя, поднялся. Потянулся, разминая кости. В палатке никого не было.

Арчил подал ему китель:

— Хорошо вчера к своим сходили, Серго?

— Да, неплохо… — ответил Сергей. Тут до него дошло… «К своим»? А сейчас он, что, у чужих?

— К кому это, к «своим»? — спросил Сергей.

— К русским, к кому же еще, — ответил Арчил. — Проживи ты хоть сто лет на чужбине, все равно сердце от родной речи бьется, будто птица в клетке.

— Арчил, скажи мне. Вот для тебя лично, я кто, — грузин или русский?

— Русский грузин, в самый раз будет! — Арчил засмеялся, хлопнул его по плечу. — Давай, давай, начальник ждет!

Сергей вышел из палатки, подошел к бочке с питьевой водой. Первый ковш осушил залпом, в желудок водопадом обрушилась прохлада. Почему он задал такой вопрос Арчилу? Свой он для грузина, или просто привилегированный чужак, вечный гость, которого все терпят по необходимости?

Сергей, не спеша, выпил второй ковш и направился к штабной палатке. Но тут ему навстречу из-за рядов ящиков вышел сам начальник делегации в своем непременном голубом берете и багровым, с серебристыми седыми усами, лицом.

— Николаич! — окликнул его Сергей. — Ты меня искал?

— Ищут вшей, а я разыскиваю, — проворчал Сенцов. — Как сам?

— В пределах похмельной нормы!

— Ну, значит, порядок, — Юрий Николаевич протер брови. — Значит так… Сейчас иди в мясной ряд, найдешь там Гагу. Сержант грузинской армии, ну ты его помнишь! У него твой список. Пойдете искать твоего осетина-книголюба и купите у него, что найдете, дельное. Только смотри, чтобы дельное!

— Ладно, сходим, — согласился Сергей.

— И не вздумайте пропасть на весь день! — прогремел Сенцов. — Часа три даю, от силы…

..Спустя двадцать минут Сергей стоял напротив мясных рядов, где на прилавках висели розовые, красные, белесые, весьма аппетитные куски мяса, колбасы, нарезки, а из погреба здоровенный мясник вытаскивал свиные туши.

Сержанта Гагу Гасадзе Сергей заприметил сразу. Высокий, худой, горбоносый, небритый, с короткими черными волосами, человек в летней военной грузинской форме, с М-16-А2 за плечами, стоял и о чем-то спорил с торговцем. Подойдя ближе, можно было заметить сержантские знаки различия и медаль «За храбрость» на груди. Медаль сержант носил напоказ, не опасаясь никого.

— Гага! Гага, здравствуйте, — позвал его Сергей. — Я Сергей.

— Я понял, — смерил его взглядом с головы до ног высокий сержант. — Вот ваш список. Я в этом все равно не разбираюсь.

Сергей убрал список в карман.

— Ну и куда мы? — спросил Гага.

— К осетинам, — ответил Сергей.

— Великолепно! — зло усмехнулся Гага. — Встретимся со старыми врагами!

— А без кровожадности нельзя?

— Вам этого не понять! — заявил сержант, глядя в глаза Сергею. — Впрочем, ваше сочувствие этим шакалам понятно. Вы, вроде бы и сами с той стороны!

Сергей поймал себя на мысли, что ему вроде как надоело быть интеллигентным и воспитанным, и отводить взгляд с покаянием и сожалением, когда очередной бывший вояка попрекает его, то происхождением, то формой. Он холодно усмехнулся и ответил сержанту: