Ноябрь продолжал плеваться снегом. Тягучей, белой, липкой слюной приближающейся болезни. Смачно, точно, обильно. Стекло спасало от соприкосновения с холодной мокротой, но не избавляло от мерзкого чувства, замешанного на боязни момента, когда все-таки придется подставить лицо презрению.
- Я ничего не помню, - сказала Оксана.
- Момент истины, - откомментировал громовым шепотом Криницкий, - в августе... э-э-э...
- Я ничегошеньки не помню, - горько сказала Оксана.
- Я не могу ничего вспомнить! - выкрикнула она в спину Ольги. - Не мне судить... нет здесь подсудимых. Никто ничего не сможет вспомнить. Как во сне - снится ностальгия пыльных и солнечных мест, но кроме стертых чувств ничего больше и не остается. Откуда мы все можем знать? Вдруг нам всем стоит встать на колени и на него молиться? Вдруг там ничего и нет... Пустота. Давайте уж заодно и судьбу, бога осудим.
Последние слова она говорила с жутким спокойствием. Как если бы встретил равнодушного близкого друга и тот бы ответил на недоумение, что да-да, не ошибся, это он и есть, все прекрасно помню, ну а дальше-то что?
- Процесс.
- Не выйдет, - помахала рукой Ольга. - Как юрист, то есть - будущий юрист, заявляю. Материальные свидетельства преступления отсутствуют. Достоверных свидетельств и вменяемых свидетелей нет. Первым бы я исключила Вову - это уже мистицизм в чистом виде. Байки и слухи, передаваемые шепотом, тоже не в счет. Потерпевшие, кстати, отсутствуют. Мало ли кому что приснится.
Дверь Валентина Александровна не закрыла и стало слышно нарастание в недрах школы непонятного шума, очень похожего на прорыв Асуанской плотины.
- У меня для вас пренепреятнейшее известие, - сообщила она и предупредила, - Только не надо мне напоминать, что это из "Ревизора". Сейчас передали штормовое предупреждение. Возможны сильные заносы на дорогах. Поэтому занятия отменяются. Иногородние жители отправляются на автобусы, а местные - просто по домам. Теперь можете "ура" кричать и в воздух чепчики бросать.
- Закат Европы, - признал цитату Вадим.
- Ты обижаешься?. - спросила Оксана. Рев к этому моменту, как в школе, так и в классе приутих, щелкали торопливо замки портфелей, боящихся отмены непогоды и очередного вскрытия, в кабинет заглядывали исключительно красные лохматые головы, испуская боевые вопли вышедших на тропу войны сименолов, пролетали сумки и расправившие крылья учебники.
"У-у-у", - не открывая рта ответил Слава, сам не понимая как следует интерпретировать его интонацию. Нечто среднее между горловыми "Угу" и "Нее". В конце концов, это действительно неважно. Сейчас. Тут. Тогда и там это тем более станет непринципиальным. Ни для кого. А он сам забудет. Может быть. Слава взял ее за руку и потянул к выходу.
Валентина сидела на горячем узком подоконнике, поставив между ног длинную указку, словно рыцарский меч, уложив на обмотанную изолентой рукоять свои узкие кисти, а на оттопыренные большие пальцы - выдающийся подбородок. Смотрящие на обитые кончики туфель глаза придавали ее лицу скорбно-злое выражение и поэтому никто не решился сказать "до свидания" или втихоря пробормотать "ура". Только Криницкий пробурчал что-то насчет человека в футляре, но, кажется, это было домашним заданием.
Сначала Оксана безропотно пошла за тянущим ее Славой, но около Валентины она приостановилась, видимо намереваясь все же сказать ей нечто, пальцы легко выскочили из вспотевшей Славиной ладошки. Он скривился, вырвался из уже было засосавшей его толпы и прислонился к доске, бездумно толкая ее вверх и вниз. Ролики хорошо смазывались и тройной оклад почти бесшумно скользил по стене. Кивал Вадиму и Димке, Боке и Аленке, подмигнул Ольге, пригрозил кулаком Криницкому, улыбнулся Витьке, виновато поморщился от идущего, как заведенный робот, Вовы. Когда все вышли, Слава вспомнил, что не увидел Марины. Неужели уехала? Нет, куда она могла уехать, уйти, убежать? Он задумчиво потер ставший таким привычно гладким подбородок. Кажется и для этого было название - обрыв коммуникации. Слегка неуклюже, но верно по сути. В коммуникационном канале поначалу устанавливается односторонняя проводимость, а затем утихает и она. В силу полной бесперспективности. Кто его знает - что твориться на той стороне? Что происходит с другом, знакомой?
Оксану он видел со спины, но и по ней чувствовалось напряжение, смущение, страх. Да что происходит, раздражился Слава и загнал доску на самый низ. Валентина уже не опиралась на указку, а смотрела за левое плечо в почерневшее окно. Указка отбивала сложный ритм, перекатывающийся по пустому теперь классу и не дающий понять, что там творится на улице.
- Летели сто гусей, - наконец сказала она (тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук, тук-тук), - а на встречу им еще один гусь. Здравствуйте, сто гусей, говорит гусь. Здравствуй, гусь, говорят сто гусей, только мы не сто гусей...
- Тридцать семь, - прервал наметившуюся паузу Слава.
- А может быть - сорок семь?
Говорить сквозь Оксанину спину было и трудно, и неловко. Приходили в голову кровавые сцены перестрелок с к в о з ь неповинных людей - неистовые фонтаны кровавых ошметок, как из лопнувшей электромясорубки. Оксане, наверное, тоже что-то пришло в голову, потому она сжалась, ссутулилась, ожидая ответных выстрелов, но с линии огня не сошла.
- Сорок семь - номер нашей школы. Сорок седьмая средняя школа ГСВГ. А гусей - тридцать семь. Я даже помню картинку - наверху гуси, внизу осень и между ними текст. Мелочь, а я помню.
- Не следует его трогать, - с угрозой сказала Оксана.
- Память - хорошо. Ничего не остается, даже памяти.
- Оксаночка, подожди... подожди..., - только сейчас Слава сообразил - вяло, удивленно, но понял.
Оксана наконец отошла от Валентины и села за парту. Она настолько побледнела, что на щеке четко прорисовалось красное пятнышко - зародыш возрастного прыща. А бывают ли они у них, удивился Слава.
Сев рядом, Слава так и не понял - смеяться ему сейчас или просто мужественно повздыхать расстроенной девушке в ухо. Чужое расстройство по его поводу, абсолютно дурное, не по адресу и не в той форме породило у него равнодушную тяжесть, разлегшуюся по всей длине языка. Говорить не стоило, однако Слава себя пересилил, протащил язык между зубами, срывая твердую пленку с привкусом картона, и для начала разговора вздохнул Оксане в ухо.
- Оксана, ты ошиблась. Ты очень серьезно ошиблась. Никто меня не тронет. Это абсурд. Глупость. Я здесь навечно и во веки веков. Меня нельзя стереть с картины. Конечно, тогда я тебе соврал. Извини, - он тронул ее за плечо. - С моей стороны это было полным ребячеством. Хотелось быть значительнее, чем я есть... Не смотря ни на что, я все же еще просто школьник.
