— Следует ли нам сделать вывод, — спросила она голосом, в котором звучала углеродистая сталь, — следует ли нам сделать вывод, что последний оратор выступает в защиту свободной любви? — И она села с устрашающей решимостью.
Доктор Ворлесс рассматривал ее, приглаживая волосы.
— Я думаю, задавшая этот вопрос должна знать, что я ни слова не сказал о любви, ни о свободной, ни о продажной или взаимной. Не соблаговолит ли она поставить вопрос яснее?
Женщина снова встала.
— Я думаю, оратор понял меня. Я спрашиваю, не предлагает ли он отменить закон о браке?
— Все законы, которые мы знали, отменены обстоятельствами. Создавать законы, соответствующие новым условиям, а также, если понадобится, навязывать их придется теперь нам самим.
— Есть еще закон божий и закон благопристойности.
— Мадам, у Соломона было три сотни — или пять сотен? — жен, но бог, видимо, не ставил ему это в вину. Мусульманин с тремя женами сохраняет полную респектабельность. Все зависит от местных обычаев. Позже мы сами решим, каковы будут наши законы касательно этого и всех прочих предметов, чтобы они были наиболее выгодными для нашего сообщества.
Наш комитет после дискуссии пришел к выводу, что, если мы хотим построить новый порядок вещей и не хотим впасть в варварство — а такая опасность существует, — мы должны иметь определенные обязательства со стороны тех, кто выразит желание присоединиться к нам.
Никто из нас не собирается восстанавливать образ жизни, который нами утрачен. Что мы предлагаем? Трудовую жизнь в наилучших условиях, какие мы можем создать, и счастье, которое придет в борьбе с трудностями. Взамен мы просим сотрудничества и плодотворной деятельности. Никто никого не принуждает. Выбирайте сами. Те, кому наше предложение не по душе, свободны идти куда угодно и основать сообщество отдельно на принципах, которые они предпочитают.
Последовал бессвязный спор, то и дело опускающийся до частностей и гипотетических предположений, на которые пока не могло быть ответа. Но никто не пытался прекратить его. Чем дольше он продолжался, тем привычней становилась сама идея.
Мы с Джозеллой отправились к столу, где сестра Берр расположилась со своими орудиями пыток. Нам было сделано несколько уколов, после чего мы снова сели слушать, как спорят.
— Как вы думаете, — спросил я Джозеллу, — сколько из них решат присоединиться?
Она огляделась.
— Да почти все к утру, — сказала она.
Я усомнился. Слишком много слышалось возражений и вопросов. Джозелла сказала:
— Знаете, если бы вы были женщиной и вам предстояло перед сном подумать час-другой, выбрать ли детей и организацию, которая будет о вас заботиться, или верность принципам, которые, скорее всего, не дадут вам ни детей, ни мужчину-защитника, вы бы не испытывали таких сомнений.
— Не ожидал от вас такого цинизма.
— Если вы всерьез считаете это цинизмом, значит, вы сентиментальный пошляк. Я говорю о реальных женщинах, а не о куклах из фильмов и дамских журналов.
— О, — сказал я.
Некоторое время она размышляла, затем нахмурилась. Наконец она сказала:
— Хотела бы я знать, сколько им от нас нужно. Я люблю детей, но должен быть какой-то предел.
Дебаты беспорядочно продолжались примерно час, после чего постепенно затихли. Микаэль попросил, чтобы списки тех, кто решит присоединиться к сообществу, были у него в кабинете к десяти часам утра. Полковник потребовал, чтобы все, кто может водить грузовики, явились к нему в семь ноль-ноль. На этом собрание закончилось.
Мы Джозеллой вышли из здания. Вечер был теплый. Прожекторный луч на башне вновь с надеждой пронизывал небеса. Луна только что поднялась над крышей Музея. Мы нашли низенькую ограду и уселись на нее, глядя в темноту сада и слушая слабый шорох ветра в листве. Мы молча выкурили по сигарете. Затем я отшвырнул окурок и глубоко вздохнул.
— Джозелла, — сказал я.
— М-м? — отозвалась она рассеянно.
— Джозелла, — снова сказал я. — Э… насчет детей. Я бы… э… я был бы чертовски горд и счастлив, если бы они были вашими и моими.
Секунду она сидела неподвижно, не говоря ни слова. Затем она повернула ко мне лицо. Лунный свет блестел на ее каштановых волосах, но глаза оставались в тени. Я ждал, сердце мое билось сильно и немного болезненно. Она произнесла с удивительным спокойствием:
— Спасибо, милый Билл. Мне кажется, я тоже была бы горда и счастлива.
Я перевел дыхание. Сердце билось по-прежнему сильно, и, протянув руку к ее руке, я обнаружил, что пальцы у меня дрожат. У меня не было слов в эту минуту. Но у Джозеллы они были. Она сказала:
— Правда, теперь это не так просто.
Меня подбросило.
— Что вы имеете в виду? — спросил я.
Она раздумчиво проговорила:
— Мне кажется, я бы на месте этого комитета… — Она кивнула в сторону башни. — Я бы установила правило. Я бы разделила нас на группы. Я постановила бы, что каждый мужчина, который женится на зрячей девушке, обязан взять за себя еще и двух слепых девушек.
Я уставился в ее лицо, скрытое тенью.
— Вы шутите, — сказал я.
— Боюсь, что нет, Билл.
— Но послушайте…
— А вам не кажется, что примерно это они и имели в виду… когда выступали там, на собрании?
— Пожалуй, — согласился я. — Но одно дело, если такое правило установят они. И совсем другое…
Я проглотил слюну. Я сказал:
— Послушайте, вы с ума сошли. Это же противоестественно. То, что вы предлагаете…
Она подняла ладонь, чтобы остановить меня.
— Погодите, Билл, выслушайте меня. Я знаю, поначалу это звучит немного жутко, но никто с ума не сошел. Все это очень ясно… и очень не просто.
Все это, — она обвела рукой вокруг, — что-то изменило во мне. Словно я вдруг все увидела по-другому. И мне кажется, те из нас, кого минула чаша сия, будут гораздо ближе друг другу, гораздо больше зависеть друг от друга, будут больше… ну, больше походить на единое племя, чем когда-либо раньше.
Весь день, когда мы разъезжали по городу, я видела несчастных, обреченных людей. И все время я твердила себе: «Если бы не милость судьбы…» И затем я сказала себе: «Это чудо! Я не заслуживаю лучшей участи, нежели эти люди. Но произошло чудо. Я уцелела… и теперь я должна оправдать это»; я ощутила себя как-то ближе к другим людям, чем прежде. Это ощущение заставило меня думать все время: чем я могу помочь хотя бы некоторым из них?
Понимаете, Билл, мы обязаны что-то сделать, чтобы оправдать это чудо. Я могла быть одной из этих слепых девушек; вы могли быть одним из этих несчастных слепых мужчин. Мы не способны сделать ничего большого. Но если мы возьмем на себя заботу хотя бы о немногих и дадим им хоть чуть-чуть счастья, мы расплатимся… уплатим крошечную долю своего долга. Вы понимаете меня, Билл, ведь правда?
