Откуда-то из темноты послышался восторженный писк Лёки: «А-а-а! Идите скорей сюда!» Низкий голос Игоря позвал меня в темноту, убегая в глубь галереи.
Старик, получив монету, радостно закудахтал, схватил меня за руку и, пытаясь пропихнуть мне что-то еще, начал рыться в складках одежды.
Кое-как отделавшись от него, я бросилась вслед за друзьями. Оступилась на склизком полу, и, неуклюже ухватившись за стену, вся перемазалась жирной сажей. После нескольких минут бестолковой беготни за эхом, которое летучей мышью металось по переходам и лестницам, я очутилась под одиноко горящим светильником, окончательно потерявшись в складках бездонного каменного чрева.
В горле что-то сжалось, холодный пот заструился между лопатками. Мне казалось, что из темноты за мной внимательно следят призрачные глаза. Я хотела позвать Дока, но боялась таящихся в сумраке жителей города.
В бесконечных переходах подземелья время шло совсем по-другому. Все казалось, что Игорь сейчас выскочит из-за угла, прикалываясь над моими страхами. Но часы тикали, и с каждой секундой отпуск, на который я возлагала большие надежды, становился все хуже. Силясь хоть что-нибудь разглядеть в мутном сумраке галереи, я терзалась липкими подозрениями. Неужели Игорь нарочно бросил меня тут? Хотел посмотреть, как я буду выпутываться?
Опять? Сколько это будет продолжаться? Я же не лабораторная мышь, в конце концов.
— Мышь, трусливая и белая, — гадливенько пропищал внутренний голос. — А он на тебе опыты ставит. Забыла, как месяц назад Док, стоя на вершине горы, сделал тебе ручкой и умчался вниз по свежему снегу? Как ты корячилась тогда несколько часов, на потеху всем, кто поднимался на канатке! А он за это же время еще пять раз мимо проехал. Только вспомни, как он тебя называет.
Крыть было нечем. Так мне и надо. Отчего я не плюнула на Игоревы уговоры и не осталась в отеле? Ведь знала же, что, когда он обещает, что мне понравится, затея обязательно кончится чем-нибудь этаким.
Чтобы перестать давиться жалостью, я чуть не силой заставила себя шагнуть из светлого пятна. Это еще со школы, когда я паниковала, в голове как будто что-то отключалось. Вдоль по стеночке, на ощупь, как ночной мотылек, я в надежде отыскать выход пробиралась от светильника к светильнику, отчаянно боясь наступить на кого-нибудь.
Город обращался ко мне разными голосами. Тихим говором на незнакомом гортанном наречии; монотонной песней, которую выводил тонкий, не то женский, не то мужской голос; и тут же сладострастными стонами и горячим шепотом, вплетающимися ржавыми нитками в ее незатейливую мелодию; сосредоточенным пыхтеньем курящих кальян существ без пола и возраста; и лязганьем металла о камень где-то внизу. Каждый находил здесь то, что искал. Я прислушивалась к голосам, отчаянно боясь привлечь к себе внимание людей-призраков.
Кто-то тронул меня за рюкзак, заставив вздрогнуть. Я резко повернулась, готовясь, если нужно, бить в кадык и пах, как учил меня Игорь.
Протягивая руку в ажурной перчатке, выщербленным ртом мне улыбалась неопрятная, расплывшаяся, как квашня, старуха. Она неслышно выскользнула из одного из многочисленных карманов, выдолбленных в камне, в которых ютились подземные жители с иссохшими, изъеденными болезнями телами и отрешенным видом. Как нелепо она выглядела здесь среди них. Почти вызывающе. Нелепой была жесткая щетка волос на подбородке и под крючковатым носом и множество юбок, из-за которых женщина казалась толще, чем была. Это же старая цыганка-путана, одна из тех баб, о которых говорила Лёка. Вот ведь, перчатки нацепила. Неужели еще надеется подцепить клиента?
Не угасшее в старухе желание нравиться меня насмешило.
Старуха заговорила на странном оркском наречии. Низкий певучий голос не сочетался с ее слезящимися глазами и изрезанным морщинами лицом. Погадать, что ли, хочет или милостыню просит?
— Не понимаю, — покачала я головой, порываясь уйти. И только тут до меня дошло, что перчатки были нарисованы на коже. Тонкий узор из пересекающихся линий, цветов и фигур коричневым кружевом покрывал морщинистые кисти, убегая под рукава.
Женщина с готовностью задрала рукава до локтя, дав мне полюбоваться вязью из хны. Что-то довольно залопотала, приговаривая «менди, мендигар», тыча в мои руки. Потом, кряхтя, знаками стала приглашать за занавеску в свою каморку.
— Нет, спасибо. I don't want, — силилась я вспомнить фразы из разговорника.
Старуха по-английски явно не говорила, но контекст поняла. Она прижала правую руку к большой колышущейся груди, а потом, отняв ее, тихонько коснулась моей, там, где сердце.
В каморке висел тяжелый сладковатый запах тлеющих ароматических палочек. Огонек масляного светильника дрожал, отражаясь в сотне зеркалец, вшитых в лоскутный коврик, висящий на стене. Пятна света прыгали по каморке, и от этого казалось, что стены колышутся, как живые.
Старуха знаком предложила мне сесть. Я брезгливо опустилась на грязный соломенный тюфяк, предусмотрительно подсунув под себя рюкзак. Паразитов бы не подцепить. И зачем мне это? При желании такой рисунок можно было бы нанести и в отеле, и даже в нашем городке в тату-салоне.
Старуха ловко разложила перед собой плошки с ароматическими маслами и темным порошком. Отмерив их специальной ложечкой, она выжала в плошку половинку лимона и начала быстро смешивать кашицу тонкой деревянной палочкой, бормоча заклинания. От душного тяжелого воздуха и монотонного голоса у меня начала кружиться голова. И снова бросило в пот.
Старуха взяла мою правую руку, и поставила первую точку на ладони. Ну, ладно, пусть нарисует что-нибудь.
Бормотание внезапно прекратилось. Я открыла глаза. Палочки все еще курились, светильник догорал. В одиночестве я лежала на тюфяке. Как это меня сморило? Я вскочила, ужасаясь своей легкомысленности.
По крайней мере, жива, меня не изнасиловали и не ограбили, пока спала. Или все же… Я нервно рванула молнию. Та противно вжикнула и разошлась. Фу-у! Слава богу! Фотоаппарат, а главное, кошелек с паспортом на месте.
И тут я заметила, что обе руки были мастерски расписаны тончайшим узором. Мелкие детальки переплетались в ажурную сетку, окружали браслетом запястье, рассыпаясь в конце на микроскопические цветочки. Рисунки приятно холодили кожу.
Так и не успев за несколько дней разобраться в местной валюте, я вытащила цветастую бумажку. Пусть старуха порадуется. Не дождавшись ее, я бросила деньги на тюфяк и уверенно пошла по темным галереям к лестнице, ведущей к свету.
Как меня угораздило заблудиться? Ноги сами несли меня к выходу. Точно каждый день ходила по подземелью на работу и домой. Не прошло и пятнадцати минут, как я вылезала наружу в фиолетовые вечерние сумерки. Неподалеку от «ворот» проводники, сидя кружком на корточках, бурно обсуждали что-то. Один из них, лениво чесавший волосатое пузо, оглянувшись, увидел мою лохматую голову и презрительно хмыкнул. Но потом вдруг, изменившись в лице, вскочил и стал назойливо предлагать свою помощь. Я с независимым видом проигнорировала его и, выбравшись, пошла искать дорогу в отель. Разве нужна чья-то помощь девушке, самостоятельно нашедшей дорогу из подземелья?
Поцеловав запертую дверь (где шатается этот подлый гад?), я сунулась в Лёкин номер. В ванной шумела вода. Ужасно хотелось в душ, есть и прибить кого-нибудь ненароком. По крайней мере, придушить. Вытащив из минибара пиво, я залпом выдула целую банку. Потом принялась за вторую, представляя, как я буду мстить Игорю.
Но додумать я не успела.
— Женька! — орала, как полоумная, Лёка, прыгая вокруг меня в тюрбане из полотенца. — Живая! Дура, куда ты пропала?!
— Пропала? Это вы, сволочи, меня одну кинули! Ломанулись куда-то, дети подземелья! Док где?
— Они с Арсеном с утра в местном участке торчат. Сперва сами там все облазали, потом с полицией. Спасателей собирались вызывать. С собаками. В посольство звонили. Мы чуть с катушек не съехали. Ты не представляешь, как он с ума сходил. Буквально на стенку лез.
