За окнами кипела по-южному темпераментная, до предела конкретная деловая жизнь — строилась Америка! А мысли подростка витали в иных широтах и в иных временах. К его типично возрастному отчуждению добавилось еще одно: мир, пленивший его воображение, оказался не только не похож на окружающий, но во всех смыслах был ему полярен. «Всю жизнь я провел на юго-западе Америки, — вспоминал Говард, — и в то же время не переставал грезить о северных необъятных ледовых пустынях под низко нависшим тяжелым серым небом. Я и во снах ее часто видел — дикую страну, продуваемую насквозь яростными ветрами, идущими с моря, страну, населенную сутулыми дикарями, взор которых горел необузданной яростью… Никогда в тех снах я не представал сам себе цивилизованным человеком. Напротив, всегда ощущал себя варваром — загорелым до черноты, обросшим, светлоглазым дикарем, вооруженным убойного вида топором или мечом. Я сражался с такими же варварами и дикими зверями или же возглавлял бесчисленные орды воинов, идущих завоевывать цивилизованные страны и оставлявших после себя руины замков и городов и вытоптанные поля и сады. Почему-то я всегда инстинктивно ощущал себя на стороне Варвара, бросающего вызов цивилизации порядка и умеренности…»
Из этих воспоминаний «последнего кельта», как назвал Говарда автор одной из лучших книг о нем Глен Лорд, явствует, что созданный писателем мир «отверженных цивилизацией» — результат не только психологических травм, полученных в раннем детстве, но и более глубинных процессов, происходивших в сознании и подсознании будущего создателя Конана.
Видимо, Роберту Говарду на роду было написано остаться изгоем, человеком, во всех отношениях не приспособленным к окружавшей его донельзя прагматической американской действительности. И своеобразно «отомстившим» ей — своим Суперварваром, грозой всякого порядка и цивилизованности, со временем превратившимся в одного из любимейших героев миллионов американцев!
Для начала Говард занялся собой. Точнее, своим телом. Будущий писатель увлекся боксом, атлетической гимнастикой и бодибилдингом. Закончил школу и поступил в «академию» при колледже в близлежащем городе Браунвуде. Под шикарным названием «академия» в действительности скрывались самые обыкновенные высшие курсы, готовящие мелких клерков, машинисток, стенографисток и прочий, говоря современным языком, «офисный планктон». Уже подумывавшему о писательском ремесле Говарду показалось практичным получить профессию машиниста-стенографиста, и в течение какого-то времени эта традиционно дамская профессия служила ему основным источником дохода.
Впрочем, и эти курсы он не закончил, по истечении второго года обучения вернулся в отчий дом. Молодой человек стал работать, где придется. Паковал хлопковые тюки на местной фабрике, клеймил коров, убирал мусор, работал в продуктовой лавке и аптеке (что в Америке практически одно и то же), а также пописывал на тему нефтяного бизнеса в целый ряд газет Техаса и соседней Оклахомы.
А затем решил, что с него хватит, и вернулся в «академию» — на сей раз изучать бухгалтерский учет. Немного расслабившись после изматывающей поденщины, молодой человек с воодушевлением открыл в себе поэтический дар, настрочив за год столько стихотворений и поэм, что их набралось на целых шесть сборников (вышедших спустя тридцать лет после его смерти).
В августе 1927 года он снова вернулся в Кросс-Плейнс, убежденный, что отныне удовлетворить его может одна-единственная профессия на свете — профессия писателя.
В литературу его привели не культурное окружение, не гены и не переживания детства, а как раз напротив — отторжение, стихийный протест против всего перечисленного. В мире, бесконечно далеком от литературы, он, подобно отцу, стал тоже первым в Центральном Техасе — первым профессиональным писателем.
Литература во многом удовлетворила и его жажду индивидуальной свободы, граничащей с анархизмом. При этом лентяем Роберт Говард, безусловно, не был: «Я мог бы изучать право или заняться чем-либо иным, но никакая другая работа не предоставила бы мне той степени свободы, которую давало ремесло писателя. А желание полной свободы превратилось для меня в своего рода манию, притом что я безропотно платил за нее жизнью в спартанских условиях и отказом от многого, чего желали моя душа и тело… Бывало, за пишущей машинкой я проводил восемнадцать часов, но то был мой собственный выбор, и я мог прекратить работу в любой миг — без страха быть уволенным».
В 1928 году он торжественно обещал отцу: если в течение года не станет профессиональным писателем, то смирится с судьбой и займется каким-то «полезным делом». С некоторыми оговорками обещание свое он сдержал.
В пятнадцать лет Говард впервые рискнул предложить собственную литературную продукцию одному дешевому журнальчику, названному пророчески «Adventure Stories» («Рассказы о приключениях»). В журнале рукописи дебютанта не приняли, а зря! Другое издание оказалось прозорливее… Если в мире научной фантастики не было в предвоенные годы журнала авторитетнее гернсбековского «Amazing Stories», то в мире фантастики ненаучной, потусторонней и мистической бесспорным фаворитом на долгие годы стал журнал «Weird Tales», основанный, кстати, на три года раньше гернсбековского первенца. Именно этот журнал «пригрел» среди прочих Лавкрафта, Блоха, знаменитый супружеский дуэт Каттнера — Мур. И Роберта Говарда. Кстати, с Лавкрафтом нашего героя связывала и глубокая личная дружба, правда, ограниченная эпистолярным общением: судьба распорядилась так, что, обменявшись многими тысячами писем, друзья и коллеги лично не встретились ни разу…
Литературную карьеру Говарда не назовешь быстрой. Первой его публикацией стало стихотворение «Море», напечатанное в одной из городских газет еще в 1923 году, а прозаическим дебютом — рассказ «Копье и клык», опубликованный в «Weird Tales» двумя годами позже. 1926 год принес одну публикацию, в 1927-м вышли рассказ и два стихотворения. В том году суммарный литературный гонорар начинающего автора составил 37 с половиной долларов…
Однако ситуация медленно, но верно изменялась к лучшему: августовский номер «Weird Tales» за 1928 год украсила иллюстрация к рассказу Говарда «Красные тени» — первому, в котором читатель познакомился с героем по имени Соломон Кейн. А начиная со следующего года Говард стал одним из ведущих авторов журнала, во многом превратившись в «визитную карточку» издания.
1929 год ознаменовал собой долгожданный прорыв, хотя и не в фантастике. Страстный энтузиаст бокса, Говард начал посылать спортивные рассказы в различные периодические издания, которые, в отличие от жанровых журнальчиков, платили весьма неплохо. За год эти «внежанровые» публикации принесли Говарду целых 772 доллара (в ту пору средний годовой доход в Соединенных Штатах немногим превышал тысячу долларов). Уже в следующем году сумма гонораров выросла в полтора раза…
