Знаешь, дружище, у меня есть знакомый врач, очень хороший специалист; ну, да, психиатр; нет, это раньше психиатры работали только с полными психами; теперь они помогают всем, у кого возникают проблемы, с которыми трудно разобраться самому; ну вроде как священник, только с медицинским дипломом; нет, сам я к психиатру никогда не обращался; и на исповеди не хожу… Да на кой черт мне это нужно! Это ведь у тебя проблемы!..
Подобная сцена представляется тебе едва ли не ужаснее того, что с тобой происходит. Да и какую помощь может оказать тебе психиатр, если ты уверен, что все происходит не в твоем воспаленном сознании, а на самом деле. Твой двойник реален так же, как ты сам.
Ты ждешь последней капли. Ведь ты понятия не имеешь, что произошло с теми, кто, так же как и ты, тянул до последнего… Хотя, если бы и знал… Что бы это изменило? Для того чтобы поверить в невообразимое, нужно самому оказаться за чертой. Не шагнуть, а именно оказаться. Это должно быть не обдуманное действие, а толчок в спину. Но что, если в этот момент ты стоишь на краю платформы, к которой приближается поезд?
Для Никушкина последней каплей стал старый, пленочный еще фотоаппарат-мыльница. Олег нашел его на письменном столе. Хотя был уверен, что не доставал его. Да, какое там! Он понятия не имел, куда был засунут все это время фотоаппарат, и даже успел забыть о его существовании! Обнаружив в фотоаппарате отснятую пленку, Никушкин сдал ее в проявку и печать.
Просмотрев отпечатанные снимки, Никушкин пришел, скажем так, в смятение. Это была не его пленка. Он никогда не снимал ничего подобного. Более того, он понятия не имел, что за места он видел на фотографиях. Где они находятся? Это был город. Но какой именно? Некоторые места казались Никушкину смутно знакомыми. И тем не менее он готов был поклясться, что никогда не был в этом городе!
Не был?..
Но на некоторых фотографиях он видел себя.
В незнакомых пейзажах… Обнимающего незнакомых девушек… Улыбающегося…
Черт возьми!
Допустим, все, что происходило с ним прежде, можно было списать на больное воображение. На паранойю, будь она неладна, в конце-то концов!.. Но как быть с фотографиями, которые Никушкин держал в руках? Это был факт, от которого невозможно отмахнуться. Факт, свидетельствующий о вторжении в его жизнь чего-то потустороннего. Необъяснимого и зловещего.
Почему именно зловещего?
А как же иначе!
Ведь именно после этого случая Никушкин пришел к выводу, что никто ему не поможет. Да и сам он не в состоянии себе помочь. Процесс не приобрел необратимый характер, он с самого начала был необратим. Как разбитое всмятку яйцо.
Мысль о том, что жизнь – это затянувшийся кошмар, что видит во сне гриппующий гипнотизер, и прежде приходившая Никушкину в голову, после случая с фотоаппаратом обрела кристальную ясность и остроту алмазной иглы. Положить этому конец можно было, лишь посмотрев в глаза своему кошмару.
Олег Рудольфович подошел к зеркалу и попытался глянуть на себя отстраненным взглядом. Слегка помятое лицо уже немолодого мужчины. Нос, пожалуй, чуть длинноват. А губы – тонковаты. Взгляд усталый, так, во всяком случае, определил сам Никушкин. Хотя кто-то другой мог назвать его и бессмысленным. Подбородок не очень тщательно выбрит, в ложбинке под нижней губой торчат два волоска. Никушкин вообще не любил бриться. И делал это только в силу укоренившейся с годами привычки. Седеющие виски. Прическа небрежная. Проще говоря неаккуратная. Давно пора сходить в парикмахерскую. Никушкин сделал шаг назад и попытался представить, что впервые видит отражающегося в зеркале мужчину.
Не сразу, но ему это удалось. И впечатление осталось неприятное. Олег Рудольфович понял, что с человеком, которого видит перед собой, он, скорее всего, не захотел бы иметь никаких дел. А оказавшись в одной с ним компании, предпочел бы держаться в стороне. С этим человеком, скорее всего, не о чем было поговорить. Вряд ли интересы его могли оказаться близки кому-то другому. Он либо коллекционировал этикетки от консервных банок, либо собирал миниатюрные кораблики в бутылках.
Как по-вашему, о чем можно поговорить с человеком, собирающим кораблики в бутылках?
Никушкин выбросил все этикетки, что были в его доме, разбил бутылку с недоделанной моделью двухмачтовой шхуны «Скип Джеймс» и отправился искать ту самую подворотню.
Как он узнал, где именно искать ту самую подворотню?
О, знали бы вы, на какие чудеса хитрости, ловкости и изворотливости способен доведенный до отчаяния человек!
Конечно, никто не назвал Никушкину точный адрес. Но сравнивая информацию из разных источников, анализируя, сопоставляя и детерминируя все то, что ему удалось узнать, Олег Рудольфович смог вычленить ряд примет, по которым, как он полагал, можно было отыскать ту самую подворотню. Ну, или хотя бы попытаться это сделать.
А что ему еще оставалось?
Ночь за ночью Никушкин изучал дворы и дворики, в той или иной степени соответствующие имевшемуся у него описанию. Поскольку время, когда та самая подворотня могла открыться, было ограничено всего лишь часом, за ночь он успевал осмотреть, в лучшем случае, пару дворов. Неудачи не обескураживали Никушкина – он твердо верил в то, что каждая ошибка это еще один шаг к успеху.
Но следовало торопиться. Двойник наглел с каждым днем. Знакомые стали проходить мимо Олега Рудольфовича, не здороваясь и даже не глядя в его сторону. Как будто не узнавали или попросту не замечали его. Соседи по подъезду, с которыми Никушкин встречался на лестнице, подозрительно косились в его сторону и о чем-то шептались у него за спиной. На работе ему сказали, что он ужасно выглядит, буквально сам на себя не похож. Начальник даже пригласил его в свой кабинет и предложил взять отпуск дней на десять. За свой счет, разумеется. Никушкин только глупо улыбался в ответ и говорил, что с ним все в порядке, он превосходно себя чувствует, вот только зуб разболелся, всю ночь спать не давал, но послезавтра он непременно сходит к стоматологу.
Никушкин старался успокоить себя, объясняя странные перемены тем, что ночные бдения не лучшим образом сказались на его внешнем виде. Он стал небрежно одеваться, нерегулярно чистил зубы, а временами даже забывал побриться. Но дело, конечно же, было не только в усталости и нервном истощении. Порой Олег Рудольфович едва ли не физически ощущал, как прячущийся у него за спиной незнакомец выталкивает его из реальной плоскости бытия в тонкую, почти неосязаемую, расползающуюся под пальцами, как изъеденное молью полотно, область кошмарного полусна. За которой нет уже больше ничего. Вообще ничего. Даже пустоты в привычном для нас понимании.
Никушкин где-то слышал, а может быть, читал, что кошмар оборачивается реальностью в тот момент, когда ты начинаешь верить в него. Если так, то его кошмар давно уже был прочнее и надежнее бетонного бункера. Вот только спрятаться в нем было невозможно. В него можно было уйти навсегда. Но пока что Никушкин активно сопротивлялся даже мыслям о подобном исходе.
