– Черт! Черт, черт, черт…
Остаток пути домой пришлось бежать.
Испуганная Ларка открыла дверь, бросилась на шею.
– Живой…
Иван почувствовал себя последним мерзавцем: с тех пор как два года назад, переходя Молотовскую, он попал под колеса пролетающего на красный лихача, жена начинала паниковать, если Иван не был дома вовремя.
– Ларочка, всё, всё в порядке. Извини, родная, задержался. Вот смотри…
Аккуратно отстранился, вынул из портфеля бутылку.
Жена взяла, прищурилась, разглядывая этикетку, улыбнулась.
– Ах, какая прелесть. Спасибо!
Потом заметила серый сверток:
– А это что?
– Буркин уговорил…
Ларка нахмурилась, преждевременная морщинка пробежала по высокому лбу.
– Только не говори, что это какое-то народное лечебное средство…
Иван торопливо перебил, коснулся ее руки:
– Нет, конечно. К сожалению.
Жена набрала воздуха, словно хотела съязвить, но побледнела, покачнулась и оперлась головой о косяк. Рука с бутылкой бессильно повисла. Иван замер, не зная, что делать, потом потянулся помочь, но Ларка остановила:
– Не надо. Я сама.
Выпрямилась, подняла высоко русую голову, пошла на кухню, бросив через плечо:
– Руки не забудь помыть, охламон.
Иван хотел сразу поставить бутылки на стол, но жена их перехватила, протерла влажной салфеткой. Покосилась на пирамиду, водруженную посередине стола, но не тронула. Просто отодвинула подальше вазу с яблоками.
– А штопор-то где? – Иван с грохотом выдвинул очередной ящик: куда он запропастился, а?
Ларка поморщилась, заправляя салат.
– Может, в коробке, на правой полке? Давно не доставали, еще с Нового года. Подожди, ты что, сейчас открывать хочешь? А по какому поводу?
– Так у сына статья, в чем она там выходит? Будем отмечать!
Жена неуверенно оглядела стол.
– Но закуска… Для такого вина…
– Да ладно тебе, всё замечательно. Где стаканы?
– Какие стаканы?! Ты что, издеваешься?!
Ларка рванулась за бокалами, потянулась на верхнюю полку исхудавшей рукой. У Ивана екнуло сердце – господи, господи, господи… Но сдержался, сжал на мгновение зубы, заставил себя улыбнуться:
– Ну уж ежели такое дело – нужна интимная обстановка.
Под недоуменным взглядом жены дотянулся до выключателя. На мгновение стало темно, но вскоре беззвучно зажглась пирамидка – мягким мерцающим светом. Иван вытянул пробку, аккуратно разлил вино по бокалам.
– Ой, Вань, когда ты романтик, это так… – Жена на секунду замешкалась, по-детски наморщила лоб, – очаровательно…
– Ты хотела сказать смешно…
– Не перевирай.
– Не буду, не буду. Кто бы хотел… Да, мать, а кто пить-то будет? Вино выдыхается, кстати…
Ларка кивнула, тонкие длинные пальцы обвили изящную ножку бокала.
– Ура!
– За нас, – улыбнулся Иван.
Она уже поднесла ароматный напиток к губам, но остановилась, взметнула вопросительно соболиные брови.
– Подожди, а как же статья?
– Две бутылки, мать. До статьи доберемся, не беспокойся.
Ларка рассмеялась, привстала, чмокнула мужа в лоб. Подняла в салюте бокал:
– За нас!
– Знаешь, Вань, время тянется как-то долго, нет?
– Тебе уже надоело, мать?
Жена улыбнулась, устроилась поудобнее у него под рукой. Плечо ее приоткрылось, и Иван торопливо подтянул одеяло повыше, чтобы не было холодно. Не удержался, провел ладонью по мягким волнам длинных волос – в синеватом свете затухающей пирамидки они казались серебряными.
– Да нет, просто смотрю на часы – двадцать один, двадцать один, а стрелка не двигается.
– Это ты быстро говоришь, дорогая, – Иван коснулся губами виска, щеки.
– Ва-а-ань…
– Я вас слушаю…
– Вань. Стоп.
Что-то в голосе Ларки заставило его остановиться, приподняться на локте, вглядеться в глаза.
– Она растягивает время? Да?
– Кто? О чем ты?
– Не ерничай. Ты знаешь, что я имею в виду. Это, – Ларка ткнула пальцем в пирамидку на тумбочке возле кровати, точнее, в оставшийся от нее маленький плоский квадрат.
Иван вздохнул, медленно кивнул под внимательным взглядом:
– Да.
– А как же закон сохранения?
– Чего?
– Ну не знаю, времени.
Иван постарался изобразить насмешку в голосе.
– Мать, ты математик. Молчи, не позорься. Физик в нашей семье – это я. И вообще, где мы остановились, а?
Ларка секунду смотрела ему в лицо. Внезапно обвила шею руками. Притянула к себе, прошептала в волосы:
– Где-то здесь, Вань…
Их разбудил звонок Ларкиного сотового. Вначале один. Потом, после короткого перерыва, второй.
– Да кто там такой настырный…
Иван увидел, как жена дернулась, пытаясь подняться, сжалась от боли, взглянула на таблетки на тумбочке. Он дотянулся, открыл пузырек:
– Одну? Две?
Ларка кивнула. Показала два пальца. Сглотнула таблетки всухую, поморщилась.
Иван коснулся губами впалой щеки.
– Лежи, я пойду посмотрю. И отключу его нафиг.
– Спасибо, мой хороший…
Через несколько секунд Иван вернулся в спальню, задумчиво глядя на телефон.
– Это малой. Похоже, оставил сообщение. Хочешь послушать?
Жена молчала.
– Лар? Лара? Ты слышала?
Никакого ответа.
Иван медленно положил телефон на тумбочку. Нагнулся к лицу жены, прислушался. Коснулся худенького запястья, пытаясь прощупать пульс.
После чего снова взял телефон и с третьего раза набрал номер.
– Алло? Скорая?
Договорив с диспетчером, Иван аккуратно поправил одеяло и пошел на кухню прибрать бутылки в мусорку, а рюмки в посудомойку. Потом отпер входной замок. Оставил дверь приоткрытой, на всякий случай.
Вернулся в спальню, сел на кресло возле кровати, устроился поудобнее: ждать. Как там Пашка говорил – хорошее растягивается, а плохое сжимается? Закон сохранения. Значит, осталось недолго.
Рядом на тумбочке пирамидка потухла и испарилась тонким дымком.
Антон Карелин
Последний совет
Сколько себя помню, всегда мечтал быть ближе к нему, рядом с ним, вместе с ним. Словно карлик, спящий под мышкой у великана. Будто детская азбука, прислоненная к тому энциклопедии. Как приникший к дереву плющ. Мечтал узнать его поближе, побольше любить его, получше понять. Как странно чувствовать это сейчас.
Сначала я звал его «папка», после «папа», еще недавно «пап». Теперь я зову его «отец».
Помню раннее детство. Я ничего не знал, и бесспорные факты, вроде того, что вода из красного крана горячая, а стекло бьется, мой разум принимал на веру. Отец был проводником в лабиринте, и всем, что я знаю, всем, как умею познавать, я обязан ему. Говоря рассудительно, я вообще обязан ему всем. Он работал матерью, нянькой, кормилицей, учителем, грелкой и домашним полисменом. Я никогда не обижался на его наказания, почти из-за них не плакал, потому что вера в его непогрешимость была сильнее обиды.
