Углубившись в прошлое на двенадцать тысячелетий, Давид остановил просмотр.
Ей, наверное, было лет пятнадцать, и на ее левой щеке красовалось круглое клеймо – грубоватая татуировка. Выглядела она по-звериному здоровой и держала ребенка, завернутого в шкуру какого-то животного. «Мой пракакой-то там дядюшка», – рассеянно подумал Давид, глядя, как юная мать гладит круглую щеку младенца. На ней были кожаные опорки, кожаные штаны и тяжелая накидка из плетеной рогожки. Прочая одежда была скроена из сшитых между собой лоскутков кожи. В опорки и под шапку была набита солома – видимо, для утепления.
Качая ребенка, она шла следом за группой людей – мужчин, женщин, малышей и подростков. Они пробирались по невысокому скалистому хребту, шагали легко, привычно. Таким шагом можно было одолеть долгое расстояние. Но многие взрослые держали наготове копья с кремневыми наконечниками – скорее всего, они больше опасались нападения диких зверей, чем угрозы со стороны других людей.
Молодая мать добралась до вершины горы. Давид и Бобби, словно бы сидя на плечах у своей дальней праматери, вместе с ней обозрели окрестности.
– … О господи! – вырвалось у Давида. – О господи!
Перед ними простиралась широкая и плоская равнина. Далеко впереди, видимо на севере, возвышались горы – темные и мрачные, подернутые слепяще-белыми пятнами ледников. Небо было хрустально-голубым, солнце стояло высоко.
Ни дымка, ни полей, ни изгородей. Все следы человеческой деятельности были стерты с лица этого холодного мира.
Но равнина не была пустой.
Как ковер, подумал Давид, движущийся ковер, сотканный из тел, напоминающих громадные валуны и покрытых длинной, свисающей до самой земли рыже-коричневой шерстью, похожей на шерсть мускусного быка. Они передвигались медленно, все время жевали траву. Громадное стадо состояло из отдельных, менее многочисленных групп. От ближнего края стада отделился малыш, неосторожно отбившийся от матери, и принялся рыть землю. Поджарый белошерстный волк начал подкрадываться к малышу. Мать детеныша бросилась на его защиту, сверкая бивнями. Волк пустился наутек.
– Мамонты, – прошептал Давид.
– Их тут не меньше десяти тысяч. А вон те кто такие? Вроде оленей кто-то? А там – верблюды, что ли? А… о боже, это, по-моему, саблезубый тигр.
– Львы, тигры, медведи, – сказал Давид. – Хочешь продолжить?
– Да. Да, давай продолжим.
Долина из времен ледникового периода исчезла, словно бы скрылась в тумане, и остались только человеческие лица. Они появлялись и исчезали, будто кто-то отрывал и выбрасывал листки календаря.
Давиду все еще казалось, что в лицах далеких предков осталось что-то знакомое. Круглолицые, удивительно юные ко времени родов, и у всех – синие глаза и землянично-красные волосы.
Но мир очень сильно изменился.
Небо разрывали жуткие грозы, порой они продолжались годы напролет. Далекие предки брели по льдам или засушливым степям, а иногда – и по пустыням. Они голодали, мучились от жажды и не блистали здоровьем.
– Нам повезло, – заметил Давид. – Нам выпало несколько тысячелетий относительной устойчивости климата. Этого времени хватило для того, чтобы изобрести земледелие, построить города и покорить мир. А до того было вот это.
– Как хрупки были люди, – зачарованно проговорил Бобби.
Глубина просмотра составляла уже около тысячи поколений, и кожа у далеких предков делалась все темнее.
– Мы мигрируем к югу, – констатировал Бобби. – Теряем приспособленность к существованию в условиях более холодного климата. Возвращаемся в Африку?
– Точно, – с улыбкой отозвался Давид. – Идем домой.
Миновало еще десять поколений, миграция завершилась, и изображение начало стабилизироваться.
Это была южная оконечность Африки, чуть восточнее мыса Доброй Надежды. Группа древних людей добралась до пещеры неподалеку от берега, где поднималась широкая полоса высоких скал, сложенных осадочными породами.
Местность имела плодородный вид. Травянистые пустоши и лес из кустарников и деревьев с большими, яркими, колючими цветами подступали к самой кромке воды. Океан был спокоен, в небе кружились чайки. Полоса прилива была щедро усеяна моллюсками, медузами, водорослями и каракатицами.
В лесу водились разные звери. Сначала Бобби и Давид заметили знакомых животных – антилоп канн, газелей, слонов и диких свиней, но по мере углубления в прошлое в лесу появились менее знакомые виды: длиннорогий бизон, гигантский бубал, животное вроде громадной лошади с полосками как у зебры.
И здесь, в этих незаметных пещерах, жили, поколение за поколением, древние люди.
Скорость перемен стала ужасно медленной. Сначала дальние предки современных людей носили одежду, но поколений через сто одежда стала самого приблизительного свойства, превратилась в мешки из звериных шкур, обвязанные вокруг пояса и надеваемые на голое тело, а потом и шкур не осталось. Люди охотились с копьями, увенчанными каменными наконечниками и с каменными топорами, перестали пользоваться луком и стрелами. Но чем дальше, тем грубее становились каменные орудия, тем примитивнее – сама охота. Зачастую она представляла собой жалкие попытки добить раненую антилопу.
В пещерах, где пол проседал все сильнее с каждым тысячелетием, последовательно исчезли культурные слои. Поначалу жизнь древних людей протекала в соответствии с определенными законами сообщества и в ней была даже некая утонченность. Существовало искусство, изображения животных и людей, старательно наносимые на стены пальцами, вымазанными в краске.
Но наконец, на хронологической глубине более двенадцати сотен поколений, стены очистились от рисунков.
Давид поежился. Он добрался до мира, где отсутствовало искусство: тут не было картин, романов, скульптур и, скорее всего, не было даже песен и стихов. Из мира уходил разум.
Они опускались все глубже и глубже, миновали рубеж трех, четырех тысяч поколений. Необъятную пустыню времени пересекла вереница предков, рождавшихся и прозябавших в унылой, ничем не приукрашенной пещере. Древние бабушки очень походили одна на другую, но все же Давид улавливал на этих темнокожих лицах нечто вроде следов изумления, оторопи, а порой – даже привычного, нескрываемого страха.
Наконец вдруг однообразие резко прервалось. И на этот раз изменился не окружающий пейзаж, а само лицо женщины-пращура.
Давид замедлил скорость падения в далекое прошлое, и перед братьями предстала самая дальняя из их праматерей. Она смотрела на них от входа в африканскую пещеру, которую потом будут населять тысячи поколений ее потомков.
Ее лицо было слишком велико, глаза – слишком широко расставлены, нос приплюснутый. Создавалось такое впечатление, будто все лицо словно бы растянули. Нижняя челюсть женщины была тяжелая, но при этом подбородок неострый и как бы отодвинутый назад. Сильно выступали вперед массивные надбровные дуги, они походили на опухоль, которая словно бы отталкивала назад лицо и топила глаза в глубоких тяжелокостных глазницах. На затылке череп как бы набухал, и эта выпуклость уравновешивала тяжесть надбровных дуг, но голова женщины клонилась книзу так сильно, что подбородок почти что упирался в грудь, а массивная шея была сильно выгнута вперед.
