Позади нас нарастал грохот выстрелов и рикошетов. Пока мы летели, труп печатал что-то одной рукой. Я на миг изумился, отчего он не говорит, прежде чем вернулся взглядом к вбитому в череп шипу: должно быть, речевые центры смяты в кашу.
— Зачем ты его убил? — спросил я. В вертушке завыла новая сирена. На миг меня толкнул назад резкий порыв ветра и пресекся в следующую секунду с отдаленным лязгом.
Труп протянул наладонник в текстовом режиме:
Прступ. Не мг управ.
Мы добрались до шлюзов. Роботы-часовые пропустили нас, занятые другим. Иди — приказал Капитан.
Издалека донесся крик. Где-то посреди хребта захлопнулся люк; обернувшись, я увидел, как два пехотинца заваривают швы. Казалось, теперь они движутся быстрее, чем прежде. А может, меня обманывала фантазия.
Люк шлюзовой камеры по правому борту распахнулся. Замерцало, заплескав светом проход, внутреннее освещение "Харибды"; по контрасту аварийные фонари хребта казались еще тусклее. Я заглянул в дверь. Свободного места в кабине почти не осталось — только единственный распахнутый гроб, втиснутый между баками с хладагентом и горючим, громоздкими усиленными амортизаторами. "Харибду" переоборудовали для дальних полетов с высоким ускорением. Для меня. Труп Сарасти подтолкнул меня в спину. Я обернулся.
— Это хоть когда-нибудь был он? — спросил я.
Иди.
— Скажи. Он хоть раз говорил за себя? Решал ли хоть что-нибудь сам? Следовали мы хоть раз его указаниям или это все время был ты?
Неживые, стеклянные глаза Сарасти непонимающе пялились на меня. Пальцы его заскребли по наладоннику.
Лди плхо выплняют прикзы мшн. Так вам спкойней.
Я позволил зомби пристегнуть меня и захлопнуть крышку. Лежал в темноте, чувствуя, как нас мотает и бросает. Челнок ложится в стартовую шахту. Я стерпел внезапную тишину, когда разомкнулись стыковочные захваты, спазм ускорения, сплюнувший меня в пустоту, и нескончаемый разгон, давивший на грудь мягким курганом. Вокруг меня содрогался от нагрузки, намного превосходившей нормативную, челнок.
Снова включились накладки, внезапно. Я мог бы выглянуть наружу, если бы хотел. Мог увидеть, что творится за моей спиной.
Я не стал. Я отводил взгляд, упрямо и отчаянно.
К этому моменту "Тезей" уменьшался даже на тактическом дисплее. Корабль, спотыкаясь, ковылял вниз по склону гравитационного колодца, вихляя, скорее всего, намеренно, в последних маневрах, призванных подтащить бомбовую нагрузку как можно ближе к мишени. "Роршах" поднимался ему навстречу, раскрывая скрюченные шипастые щупальца, потягиваясь, будто готовился заключить противника в объятья. Но внимание приковывали не соперники, а фон: лик Большого Бена бурлил в кормовых камерах, наполняя окно кипящими вихрями. Поверх изображения ложились тугие магнитные линии. "Роршах" перетягивал магнитосферу планеты на себя, точно пестрый широкий плащ, свивая ее в тугой узел, который разрастался, наливался светом, бугрился…
"Похоже на торсионную вспышку на карлике L-класса, — сказал Сарасти сразу после нашего пробуждения, — но чтобы дать подобный эффект, объект должен быть большим, очень заметным, а небо в этом направлении чистое. В результате международный астрономический союз отправляет сигнал в артефакты статистики".
В каком-то смысле, это даже правда. Возможно, то был эффект столкновения или краткий, яростный вскрик некоего огромного реактора, перезапустившегося после миллионнолетней спячки. Вроде нынешнего: солнечная вспышка без Солнца. Магнитная пушка в десять тысяч раз сильнее, чем позволяла создать природа.
Обе стороны взялись за оружие. Не знаю, кто выстрелил первым, да и какая разница: сколько тонн антивещества нужно, чтобы перебороть силу, способную выжать мощность Солнца из газового шара немногим больше Юпитера? Или "Роршах" тоже примирился с поражением, и обе стороны нанесли друг по другу самоубийственный удар?
Не знаю. Большой Бен заслонил их за пару минут до взрыва. Поэтому, вероятно, я до сих пор жив. Он встал между мною и опаляющим светом, точно монетка, закрывшая Солнце.
"Тезей" не прерывал связь до последней микросекунды. Каждый миг рукопашной, каждый последний отсчет, каждый вздох. Все шаги и все ходы. В моем распоряжении телеметрия. Я могу разложить ее на любое число графов, дискретных или непрерывных. Я могу преобразовывать их, ротировать, сжимать и переводить на языки, доступные любому союзнику. Возможно, Сарасти был прав; возможно, эта информация жизненно важна.
Но я по-прежнему не вижу в ней смысла.
Прежде виды вымирали.
Сейчас они уходят в отпуск.
Дебора Макленнан "График наших реконструкций"[87]
— Бедняга, — сказала Челси, когда мы расходились. — Иной раз мне кажется, тебе никогда не бывает одиноко.
Тогда я изумился: отчего ее голос звучит так грустно? Теперь я жалею, что она ошиблась.
Знаю, мой рассказ не был безупречен. Мне пришлось распотрошить фабулу, нанизав её ошмётки на нить растянутой на десятилетия смерти. Видите ли, сейчас я живу лишь один час из каждых десяти тысяч. К сожалению, приходится. Если бы только я мог проспать всю дорогу домой, избежать пытки недолгих редких пробуждений.
Если бы я только постоянно не умирал во сне, если бы попытался. Но живые тела искрятся осадком накопленных за годы жизни радиоизотопов, сверкающих осколков, что ломают на молекулярном уровне клеточные механизмы. Обыкновенно в этом нет беды. Живые клетки восполняют ущерб быстрей, чем тот причиняется. Но мои, немертвые, позволяют ошибкам накапливаться со временем, а дорога назад длится куда дольше, чем путь вовне: я лежу в гробу и разлагаюсь. Поэтому бортовые системы время от времени заводят меня с полпинка и дают плоти возможность подлатать себя.
Временами они говорят со мной, зачитывают системные показатели, сообщают о любой весточке из дома. Но в основном оставляют меня наедине с раздумьями и машиной, тикающей на месте моего левого полушария. Так что я разговариваю сам с собой; живое полушарие пересказывает синтетическому анекдоты и мнения: краткие, яркие мгновения осознания — и долгие годы мертвенного забытья между ними. Может, эта затея с самого начала была бессмысленной, может, слушателей не будет…
Неважно. Это мое ремесло.
Так что держите: вот вам мемуар, диктуемый машине плотью. История, которую я за неимением заинтересованных слушателей рассказываю себе.
Так может любой, у кого есть хоть пол головы.
* * *
Сегодня получил письмо от папы. Как он выразился, "до востребования". Думаю, это была шутка, из уважения к моему неведомому адресу. Он просто швырнул сообщение в эфир на все четыре стороны и понадеялся, что сигнал достигнет меня, где бы я ни был.
