Но вопреки ожиданиям она не устала. Впервые на воле после сидения взаперти. Кажущаяся свобода – и такая тоска по свободе настоящей, режущая, разрывающая грудь… или это свежий воздух рвет легкие… ветер погони…
Они были в лесу, а она так устала видеть только камни крепости да еще небо над ними. Скачка, остановка, топтание на месте, кружение по лесу, снова скачка, но ей не было никакого дела, она мчалась бесцельно, свободная даже от азарта, с пустыми руками.
Измаил – а он все время был рядом – заметил это. Он подъехал к ней.
– Ты без оружия?
Она молча показала ему обе руки.
Он протянул ей короткое копье – такими были вооружены многие охотники. «Ничего не понял». Но объяснять ничего не стала.
– Без оружия? На кабаньей травле? Не испугаешься?
– Погляди кругом. Я и так среди кабаньей стаи. Разве я боюсь?
Измаил был обескуражен.
– Послушай, это все отличные люди, за что ты их не любишь?
– Моя любовь отдана тем, кто в ней действительно нуждается.
Тут он сам сказал:
– Не понял.
– А что ты вообще понимаешь? – огрызнулась она. – Что тебе, собственно, от меня надо, ты же давно меня не стережешь!
– Я хочу знать…
Она неожиданно смягчилась.
– Тогда не обижайся. Знать и понимать – не одно и то же. И я ведь хочу знать.
– Ты и так знаешь.
Опять эти слова!
– Ошибаешься. Я мало знаю и мало видела. Я никогда не видела моря, я никогда не видела гор. Всю жизнь я прожила в городе, стоявшем посреди плоской равнины, окруженной редкими лесами. Но я никуда не тороплюсь. Придет время, и я увижу все это и более того…
Она не закончила. Она и не знала, чем закончила бы, но тут охоту снова сорвало с места, и разговор их прервался.
Может быть, в охоте и действовал какой-то порядок, но ей он оставался непонятен, как Измаилу – ее рассуждения, наоборот, охота представала ей воплощением бессмыслицы, которая была ненавистна Карен при ее страсти к разумному ходу событий. Ветки хлестали по лицу, собачий лай повисал в воздухе. И Брондла, наверное, здесь, во всяком случае, собаки похожи на тех. Брондла, приятель Элмера. Измаила отнесло куда-то в сторону, а рядом неожиданно оказался Торгерн. Он повернулся к ней. Несмотря на шум, она расслышала, как он сказал: «Ты здесь. Ты здесь».
– А если б я бежала? – крикнула она. – Сейчас?
Послышалось ли ей сквозь переливы лая, или он действительно ответил:
– Никогда я с тобой не расстанусь!
Она придержала коня, и тут же из-за деревьев показался Измаил, и они поскакали бок о бок вслед за Торгерном, плащи раздувал ветер, поглядеть со стороны – так светлый ангел и два черных демона за плечами, а на самом деле… на самом деле…
Теперь она знала, что ей не уйти, что за ней смотрят и здесь, но все равно она старалась умышленно держаться в задних рядах охотников, и, пока шла травля, ей удалось понемногу отстать. Поэтому она не видела, что происходит впереди.
А впереди – произошло. Оффа в запале погони вырвался вперед, обогнав даже собак, и разъяренный кабан бросился на лошадь. Удар был так силен, что не только вышиб охотника из седла, но и лошадь сбил с ног. Подоспевший Катерн оказался удачливей. Ударом копья он свалил кабана. Однако Оффа продолжал лежать на земле, придавленный собственным конем, у которого была сломана нога. Катерн приказал оттащить коня и склонился над раненым. Лицо того совсем посерело, одежда успела пропитаться кровью.
– Плохо дело, – сказал Катерн.
– Не везет преемнику Элмера, – бросил кто-то в толпе охотников, которые почти все уже успели съехаться к поляне.
Катерн подошел к Торгерну.
– Плохо дело, – повторил он. – Не похоже, чтобы он мог оправиться. – И после паузы: – Прикажешь кончить?
Так поступали обычно с тяжело раненными. Однако Торгерн впервые в подобном случае медлил с ответом. Потом обернулся, словно ища кого-то.
– Ведьма? – неуверенно спросил Флоллон.
Торгерн кивнул. Флоллон махнул рукой. Карен спешилась, бросила поводья конюху и пошла по поляне, волоча за собой сумку. Следом двигался Измаил.
Засучив рукава и вынув нож, она распорола одежду и сапог, заполненный кровью (опять кровь… но ей некогда было рассуждать). Дела действительно были невеселые. Сломанные нога и два ребра – это что, гораздо больше беспокоила рана в боку. Как это его угораздило?
Верно, копытом задело… или скорее седло так воткнулось. К счастью, на сей раз сумка с лекарствами при ней, можно воздержаться от крайних методов. Измаилу она велела нарубить веток, а сама стала развязывать тесемки на сумке.
Остальные охотники молча стояли вокруг и смотрели, как она промывает раны, прикладывает к ним снадобья, накладывает повязки и лубки. Измаил помогал ей. Может, кому из охраны и приходила в голову ехидная мысль, что Измаил стал в последнее время чем-то вроде подручного при ведьме, однако посмеиваться не смели, во всяком случае, вслух. Все знали, что Измаил может избить до полусмерти, и не со зла, а просто так, для науки.
Распорядившись насчет носилок, Карен поднялась на ноги, по-прежнему с ножом в руках, и только заметила, что все смотрят на нее. Что они уставились? И ведь не Оффа их беспокоит, нет. Можно подумать, будто они в первый раз видят, что нож нужен не только для драки или еды. А и вправду, наверное. В первый раз.
А он пошел против собственного приказа. Против запрещения врачевать. Так и будет.
Обратно она ехала медленно, сгорбившись от утомления. Рядом – Измаил, чрезвычайно довольный тем, как все сложилось. Думала ли Карен о том, что он может стать ее преемником? Смышлен, памятлив, не гнушается работы… Но нет, нет. И не только из-за собачьей преданности Торгерну, хотя из-за нее тоже. И не потому, что он плохой. Он не плохой. И не хороший. И неизвестно, каким он станет – добрым человеком или злобной сволочью, более опасной, чем его хозяин. И то, и другое возможно.
– А ты еще говорила – зачем тебе на охоту, – услышала она его голос. – А он велел – и был прав. Значит, у него было предчувствие. Он знает, что ты везде нужна.
– Почему это? – подозрительно спросила Карен.
– Потому что ты все можешь, – убежденно сказал он.
– Неужели и ты веришь этим дурацким слухам?
– Дурацким слухам я не верю. Я верю, что ты все можешь. Или хочу, чтоб ты все могла. Я еще не разобрался.
Она взглянула на него исподлобья.
– Чего ты хочешь? Ты же ничему от меня не учишься.
Он пожал плечами.
– Мне нравится с тобой говорить. Потому что когда ты говоришь, то все понятно. А когда замолкаешь, то я сразу перестаю понимать – вот как это может быть?
Карен не ответила. О Господи! Одному важно, что я и так все понимаю, другому – что, когда я говорю, все понятно ему.
Между тем Измаил со своей странной логикой уже перешел на другое.
