Вой Элзоу оборвался с глухим ударом о парапет стены рядом с дорожкой. Тело подпрыгнуло и пропало из виду. Сил у Грина оказалось больше, чем он предполагал — он хотел лишь перебросить стопятидесятифунтового зверя через балконные перила, — но времени торжествовать не было. Если собака смогла пролезть через маленькую дверь, то смогут и солдаты. Он быстро вернулся в комнату, ожидая встретить по крайней мере дюжину воинов, но там никого не было. Почему? Единственное, что он мог предположить — они боялись. Ведь он мог легко поотрубать им головы, пока они на четвереньках лезут в комнату.
Дверь вздрогнула от мощного удара. Они выбрали менее отважный, но более мудрый способ — применили осадный таран. Грин зарядил пистолет, едва не просыпав весь порох — так дрожали руки. Он выстрелил, и в дереве появилась дырка, но все-таки большая часть дроби застряла в древесине: дверь была слишком толстой для такого оружия.
Грохот оборвался, он услышал, как таран упал на пол при спешном отступлении. Он улыбнулся. Они все еще действовали по инструкции герцогини — взять его живым; еще не получили приказа герцога и не хотели лезть на выстрелы только с мечами в руках. Они даже забыли, что дробь не пробьет толстое дерево.
— Вот так-то! — произнес Грин вслух. И удивился тому, что голос его дрожит так же, как и ноги, что он чувствует дикое ликование, прорывающееся сквозь страх. Это ему нравилось.
«Возможно, — подумал он, — мне нравится это, несмотря на ждущую за углом смерть, потому что я слишком долго сдерживал свои чувства, а жестокость — прекрасное средство для выражения негодования и долго сдерживаемой ярости». Какова бы ни была причина, он знал, что это один из величайших моментов в его жизни, и если он выживет, то будет вспоминать об этом с гордостью и удовольствием. Самое странное, что культура его родины учила молодежь отвращению к жестокости. К счастью, не до такой степени, чтобы при мысли о насилии наступал паралич воли. Устойчивых нервных связей против насилия не установилось, возникло обыкновенное философское неприятие этого явления. Слава богу, оставалась еще философия тела, самая древняя и глубокая. И несмотря на то, что человек не может жить без философии сознания, как не может жить без хлеба, сейчас для Грина она не существовала. Огненная стихия наполняла теперь его тело и помогала оставаться живым, хотя смерть стучалась в двери. Она родилась не из каких-нибудь умственных абстракций, не из углубленных мудрствований.
Грин скатал ковры, разложенные по комнате, чтобы ноги имели хорошую опору, если понадобится разбегаться. Он надеялся попасть в ров с первого раза. В противном случае ему придется валяться с переломанными костями на камнях.
Он приготовился к этому прыжку не потому, что ему больше ничего не оставалось делать. Просто он оставил запасной выход на тот случай, если другая задумка не сработает.
Он опять подбежал к буфету и вытащил мешочек пороха весом не менее пяти фунтов. В горловину мешка он вставил запал и крепко привязал его. Пока он возился, послышались крики возвратившихся воинов, которые подобрали свой таран и укрылись за толстыми досками. Он не собирался снова стрелять; вместо этого он свечой поджег запал. Затем подошел к большой двери, распахнул собачью дверцу и бросил мешочек через нее. Он отбежал подальше, хотя вряд ли взрывная волна достала бы его.
На мгновение наступило молчание. Солдаты, наверное, замерли, глядя на дымящийся фитиль. Затем — грохот! Комната затряслась, сорванная с петель маленькая дверь упала внутрь, повалил черный дым. Грин нырнул в облако, встал на четвереньки, проскочил через дверь, отчаянно выругавшись, когда рукоятка меча зацепилась за раму, оборвал петлю и двинулся вперед в густом дыму, заполнявшем приемную. Он наткнулся на брошенный таран, потом на влажное теплое лицо упавшего солдата. Он сильно закашлялся, глотнув дыма, но продолжал двигаться, пока не уперся головой в стену. Тоща он повернул направо, где, как он предполагал, была дверь, нащупал ее и прошел в соседнюю комнату, тоже наполненную дымом. Он словно жук прополз по полу и наконец осмелился открыть глаза, чтобы оглядеться. Дым чуть поредел, но все еще сочился в коридор через дверь прямо перед ним. Между полом и нижним краем облака в чистом пространстве не было видно ног. Тоща он поднялся и прошел через дверь. Он знал, что слева коридор сворачивал к лестнице, которая сейчас была наверняка заполнена стражниками. Направо была другая лестница, ведущая в апартаменты герцога. Он мог идти только туда.
К счастью, дым был еще достаточно плотным, и стражники, толпящиеся на левой лестнице, не могли его заметить. Они, наверное, думали, что он до сих пор в комнатах герцогини. Грин надеялся, что когда они ворвутся туда, то подумают, что он прыгнул с балкона. Б таком случае они тотчас же ринутся обшаривать ров с водой. И, не найдя его там плавающим или утопшим, подумают, что он выбрался на другой берег и скрылся во мраке города.
Он нащупывал дорогу вдоль стены, ведущей к лестнице, сжимая в руке стилет. Когда его пальцы наткнулись на человека, привалившегося к стене, он тотчас отдернул руку, пригнулся и побежал к лестницам. Дым здесь был еще реже, так что Грин вовремя увидел ступеньки и не споткнулся об них. Но там уже стояли герцог и еще один человек. Они оба увидели в свете факелов его фигуру, появившуюся из облака дыма. Но у него было преимущество внезапности, ведь они не сразу поняли, кто это — и он успел вонзить лезвие в горло стражника прежде, чем тот успел шевельнуться. Герцог попробовал проскользнуть мимо Грина, но землянин выставил ногу и остановил его. Затем он схватил правителя за руку, загнул ее ему за спину, вздернул повыше, заставив того упасть на колени. Затем, используя руку, как рычаг, он заставил его подняться и обрадовался, услышав стон герцога, хотя никогда прежде не находил удовольствия в чужой боли. У него еще было время подумать: это, может быть, из-за того, что он знает, какому количеству несчастных жертв герцог принес страдания и смерть. Конечно, Грин как высокоцивилизованный человек, не должен был испытывать подобных чувств. Но разве эмоции человека когда-нибудь подчинялись воле?
— Ступай наверх! — тихо прохрипел Грин, толкая герцога к его покоям и действуя заломленной рукой как рычагом управления. К этому времени дым начал рассеиваться, и люди в конце коридора смогли увидеть происходящее. Поднялся крик, и сапоги загрохотали по каменным плитам. Грин остановился, повернул герцога лицом к толпе и приказал ему:
— Скажи им, что я убью тебя, если они не отойдут.
Для убедительности он прижал лезвие стилета к спине герцога так, что выступила кровь. Герцог затрясся, но потом успокоился и ответил:
— Я не сделаю этого. Это позорно.
Грин не мог не восхититься таким мужеством, хотя поведение герцога усложняло его положение. Он не стал убивать герцога, потому что это лишило бы его единственного козыря. Он зажал стилет зубами и, все еще удерживая одной рукой герцога, вытащил у него из-за пояса мушкетон и выстрелил над его плечом. Вспышка пламени обожгла герцогу ухо и заставила вскрикнуть, но его никто не расслышал за грохотом выстрела. Ближайший воин взмахнул руками, выронил копье и упал лицом вниз. Остальные остановились. Несомненно, они все еще руководствовались приказом герцогини не убивать Грина. А герцог, должно быть, появился у подножия лестницы как раз в момент взрыва порохового заряда. И он был просто не в состоянии отдать новый приказ — ведь грохнуло чуть не над самым его ухом.
— Назад или я убью герцога! — крикнул Грин. — Он желает, чтобы вы отошли к лестнице и не тревожили нас, пока не поступит другой приказ!
В пляшущем свете факелов он увидел изумленные лица воинов. Только тогда он понял, что в горячке прокричал приказ на английском языке. Он поспешно перевел свое требование и был вознагражден зрелищем их отступления, хотя и не слишком охотного. После этого он потащил герцога вверх по лестнице в его обиталище, где забаррикадировал дверь и снова зарядил пистолет.
— Все хорошо, прекрасная маркиза, — произнес он по-английски. — Но что будет дальше?
Комнаты правителя были роскошнее, чем у его жены, и больше по размеру, потому что в них должны были поместиться не только многочисленные охотничьи трофеи герцога, включая человеческие головы, но и его коллекция стеклянных птиц. Очень легко можно было определить, к чему по-настоящему лежала его душа: головы покрывала пыль, а блестящие крылатые существа были безукоризненно чистыми. Должно быть, слуге, отвечающему за порядок в комнате, хватало работы с ними, раз он пренебрегал остальными предметами.
Грин слегка улыбнулся. Когда дерешься, спасая свою жизнь, бей противника в самое слабое место…
Понадобилось всего минуты две, чтобы с помощью нескольких охотничьих плеток привязать герцога к стулу. Тем временем герцог начал приходить в себя. Он принялся выкрикивать все проклятия, какие знал — а знал он их довольно много — и обещать казни, какие только мог придумать (в этой области у него тоже были обширные знания). Грин дождался, когда у герцога устанут голосовые связки, а затем сказал ему твердым и спокойным голосом, что он собирается сделать, если герцог не выведет его за пределы замка. В подтверждение своей решимости он взял дубинку с железными шипами и со свистом махнул ею в воздухе. Глаза герцога расширились, он побледнел. В конечном счете из грозного правителя, изрыгающего проклятия на взбунтовавшегося раба, он превратился в подавленного дрожащего старика.
