Третий снимок оказался самым впечатляющим и тяжелым. На нем два тела, лежащие бок о бок на снегу лицом вниз, явно замерзшие насмерть. Руки протянуты вперед, как будто бы люди пытались дотянуться до чего-то, прежде чем окончательно сдаться холоду.
* * *
На следующий день я пришел в палату к Стругацкому в десять утра. Он уже встал, умылся и оделся, и все его поведение свидетельствовало, что он ждал меня почти с нетерпением.
— Доброе утро, доктор Басков, — поздоровался он, поднимаясь, когда я вошел.
— Доброе утро, Виктор, как вы сегодня?
— Готов к следующему разговору.
Я отметил его ясный взгляд и открытое выражение лица. Похоже, его переполнял энтузиазм — о чем я заявил вслух, усаживаясь за стол и включая диктофон.
— Я тут все думал про наши разговоры, — ответил он и тоже сел. — Так хорошо, когда есть с кем поделиться… — он замялся. — Ну, может быть, «хорошо» здесь не совсем уместное слово… Мне это помогает привести мысли в порядок.
— Рад слышать.
— Полагаю, вы кое-что почитали по поводу перевала Дятлова?
— Да, — удивился я.
Стругацкий улыбнулся:
— Нет, доктор, это не интуиция вовсе. Было бы удивительно, если бы вы сказали «нет». Собственно, ведь это настоящая тема наших бесед, и это единственное, что имеет значение.
В очередной раз меня поразило спокойствие в поведении Стругацкого. Вообще-то временами у него случались вспышки страха, граничившего с паранойей, но они либо гасли сами по себе, либо Стругацкий тут же брал их под контроль. Эмоциональное состояние у него было очень нестабильно. Нехороший знак.
— Единственное, что имеет значение? — переспросил я. — А как же смерть ваших товарищей?
— Эти вещи взаимосвязаны.
Интересное заявление.
— В каком смысле взаимосвязаны?
— Вы поймете, когда я вам все объясню.
Весь обратный путь в Екатеринбург Виктор думал о своем разговоре с Юдиным. Конечно, старик был прав: ни один факт не укладывался в общую смысловую картину. Была куча версий, каждая из которых скорее поднимала еще больше вопросов, чем объясняла случившееся. Юдин сравнил это с попытками собрать картинку из кусочков разных мозаик. Но возможно, это больше напоминало картину кубиста, нарисовавшего нечто сразу с нескольких углов зрения. Сосредоточишься на отдельном элементе — вроде бы появляется смысл, но стоит чуть отойти и охватить взглядом всю картину целиком — как она тут становится странной и запутанной, противоречивой и абсолютно алогичной.
Он достал диктофон и вернулся к началу записи. В купе, кроме него, был еще один пассажир — пожилой мужчина, читавший газету, поэтому Виктор надел наушники и нажал пуск.
В одном месте он остановил запись, вернулся назад и снова прослушал:
«Вы никогда не найдете начало этой истории: можно потратить годы, размышляя, рождая гипотезы и выстраивая версии, мучаясь бесконечными вопросами, не дающими покоя ни днем ни ночью…»
Юдин говорил о самом себе.
Когда Стругацкий прибыл в Екатеринбург, было уже слишком поздно, чтобы идти в фонд Дятлова, поэтому он отправился домой и на компьютере расшифровал интервью, выделяя части текста, которые могли стать неплохими цитатами для статьи.
Потом нашел в Интернете информацию о Вадиме Константинове: на данный момент пенсионер, до этого работал на факультете общественных наук Уральского политехнического института, профессор антропологии. Опубликовал несколько монографий, в основном о коренных народностях Сибири; имел большой авторитет как специалист в этой области.
В семь часов позвонил Максимов и спросил, как дела с интервью. Виктор не без радости сообщил, что все прошло на ура и что завтра он встречается с Константиновым. Максимов вроде бы остался доволен ответом и заметил, что с нетерпением ждет готовую статью. Что-то в его тоне подсказывало Виктору, что, если статья редактору не понравится, ему придется заняться поисками новой работы.
* * *
На следующее утро он поехал по адресу, который дал ему Юдин, — на улицу Ясную. Лишь бы на этот раз ему не пришлось никого умолять, чтоб его впустили! Но он зря волновался: как только он нажал кнопку домофона, ему ответил бодрый глубокий голос Константинова.
Виктор представился и объяснил причину визита.
— Входите, — сказал Константинов, как будто давно ждал его и был рад его появлению. — Первый этаж, по коридору налево.
Когда Виктор нашел нужную квартиру, дверь уже была открыта, и Константинов стоял на пороге, протягивая ему руку. Он был высокого роста, хорошо сложен и выглядел сильным и энергичным, несмотря на возраст. Его седые волосы лежали густыми непослушными прядями и резкие черты лица, словно высеченные временем, сохранили одухотворенность молодости.
Виктор пожал его руку и поблагодарил за то, что он сразу согласился на интервью.
— Да не за что, Виктор. Можно я буду вас так называть?
— Конечно.
— Юра звонил вчера — сказал, что вы должны прийти. У него осталось хорошее впечатление от вашей встречи.
— Да? — удивился Виктор, проходя за Константиновым в квартиру. — Никогда бы не подумал.
Константинов махнул рукой:
— Юра — он такой. Любит создавать ложное представление о себе. Это все, что осталось от его прежней шутливости. Да и потом, во всем ведь есть и плохое и хорошее. В этом вся человеческая природа. Пройдемте в кабинет.
Он провел Виктора в просторную комнату, отделанную под темное дерево, с уютным кожаным диванчиком, креслами и кофейным столиком орехового цвета, наполированным до блеска. По трем стенам рядами тянулись книжные полки, у четвертой, в два высоких окна, стоял дубовый письменный стол под старину. Он был весь завален бумагами и книгами. Окна выходили на заиндевевший газон.
— Добро пожаловать в фонд имени Дятлова, — сказал Константинов, подходя к креслу.
Виктор меньше всего ожидал увидеть нечто подобное. Почему-то при слове «фонд» он представлял себе офис с секретаршами и служащими, деловито снующими в гуле телефонных разговоров с чиновниками и иностранными корреспондентами. В реальности фонд Дятлова оказался одним-единственным человеком, который пытался сохранить память о девяти молодых людях, не заслуживших своей ужасной смерти. Получается, что и инициатива, и все труды принадлежат одному Константинову, из-за чего Виктор проникся еще большей симпатией к нему.
