— Уверен? — коротко бросил доктор, полуобернувшись.
— Уверен.
— Тогда слушай, — решился наконец доктор. — Только предупреждаю: то, что ты сейчас услышишь, превосходит самые страшные твои ожидания.
— Я должен знать правду, — решительно заявил Петр.
— Правду так правду. Понимаешь ли, дело в том… словом, просветил я твои потроха на рентгене и обнаружил, что у тебя…
— Ну?!
— …только одна почка!
— Погоди, погоди, что-то я в толк не возьму, — забормотал Петр, обалдело уставившись на собеседника. — Что значит — одна? Как это так — одна? А вторая где же?
— Вырезали ее у тебя, вот где! — выпалил доктор.
Петр почувствовал, что задыхается — словно кто-то наступил на шланг, который подает кислород к его легким.
— Чего ты мелешь, а? Как это — вырезали?! — выдавил он из себя.
Доктор уже обрел уверенность.
— Тот шов у тебя на боку — не от ножевой раны, а от тонкой хирургической операции, цель которой — удаление почки. Слышал что-нибудь о трансплантации органов? — Петр машинально кивнул. — Насколько я хоть что-то понимаю во всей этой дерьмовой истории, какому-то богатому ублюдку понадобилась здоровая почка. Твоя почка. И он ее получил. И здравствует теперь, подонок, с твоей почкой, и будет здравствовать еще лет пятьдесят, поскольку здоровья в тебе как у быка-трехлетка. Знали ведь, кого в доноры взять, знали, мерзавцы!
Петр слушал, раскрыв рот и выпучив глаза. Все, что он только что услышал, не укладывалось у него в мозгу. Не хотело укладываться.
— Да как же это, а? Вот так запросто взяли — и вырезали? Так что ли получается? Да это же… это же…
— Успокойся, мужик. — Доктор положил ему руку на плечо. — Не все так плохо, как ты думаешь. Да хрен с ней, с этой почкой. И с одной люди живут, и горя не знают. Забудь. Почку ты все равно не вернешь.
— Забыть? Забыть?!
— Ладно, не паникуй. Насчет забыть, это я, конечно, чушь сморозил. Но жить-то все-таки как-то надо, так ведь? Так. Возьми себя в руки, и давай потолкуем. Дело-то здесь не только в почке. Сейчас нам нужно думать о другом. О другом, понимаешь. О том, что было потом.
— Потом?
— Именно. Потом, после операции. После того, как тебя лишили части твоего организма. И если честно, то меня удивляет, что тебя вообще оставили в живых: мертвые, как известно, молчат. А им, я думаю, огласка была совершенно ни к чему. Однако ты жив. Отсюда вопрос: кто еще молчит кроме мертвых? Отвечаю: те, кто ничего не помнит. Улавливаешь, куда я клоню?
Петр в упор, не мигая, смотрел на доктора.
— Они выключили мою память, — прошептал он.
— Похоже на то, — кивнул доктор. — Я бы сказал: не выключили, а заблокировали. Кстати, исследования твоей черепушки дали именно такой результат: у тебя там такой сумбур творится, что… — он развел руками. — Наш энцефаллограф аж задымил, когда мы тебя электродами обложили. Словом, все, что с тобой было до сентября, в твоей голове не зафиксировано. Мертвая зона, так сказать, прямо по Стивену Кингу. Белый лист бумаги — ни точки, ни запятой, ни тире; полный провал: даже детство, и то выпало напрочь, как будто его и не было вовсе.
— Та-ак, — протянул Петр, сдвинув брови, — выходит, что я вовсе не тот, за кого себя выдаю? Так, что ли?
— Выпить хочешь? — внезапно предложил доктор. — По сто пятьдесят? Для поддержания духа, а? А то что-то меня трясет всего.
Петр кивнул. Доктор налил по полстакана водки; они молча выпили.
— Не знаю, — сказал он, — кто ты на самом деле — тот ли, кто обозначен в твоем паспорте, который, возможно, липовый, или кто-то другой… — он пожал плечами. — Не знаю. Возможно, к Петру Суханову ты, действительно, никакого отношения не имеешь.
— Надеюсь, что так.
— Надеешься?
— Именно. Не нравится мне этот тип, а особенно его пьяница-жена. Бр-р!..
Доктор вдруг встрепенулся.
— Кстати, кто такая Лариса? — быстро спросил он, в упор глядя на Петра.
Тот вздрогнул, как от удара током.
— Н… не знаю… не помню. — Он отчаянно замотал головой. — Хоть убей, не помню! А она что, из… из этой… из прошлой моей жизни, да?
— Мне-то откуда знать! Я ж все-таки не ясновидящий. Просто в бреду ты неоднократно называл ее имя, вот я и решил, так сказать, прозондировать.
Петр обхватил голову руками и застонал.
— Не помню… ничего, ничего не помню!.. Что делать-то теперь, а? — он поднял на доктора глаза, полные беспомощной тоски. — Куда же теперь?..
— Не дрейфь, мужик. — Доктор уверенно поднялся и плеснул себе в стакан еще грамм сто. — Найдем мы твое прошлое, найдем; все раскопаем, до самой последней минуты, до самого отдаленного мгновения твоей темной пока еще жизни. Только одно мне скажи, мужик: сам-то ты согласен на эти раскопки, а? Если да, то вот тебе моя рука.
Он порывисто протянул руку и замер в ожидании.
Петр растерянно перевел взгляд с этой дружески раскрытой ладони на лицо доктора, раскрасневшееся то ли от выпитой водки, то ли от охватившего его воодушевления. Наконец он решительно поднялся и крепко пожал протянутую руку.
— Согласен.
— Вот это по-нашему! Вот таким ты мне нравишься. Вдвоем мы — сила! Вдвоем мы горы свернем, а если потребуется, то и шеи кому нужно.
Петр, не выпуская руки доктора, пристально смотрел тому в глаза.
— А теперь ты мне ответь, — медленно проговорил он, — на кой хрен я тебе сдался? Валандаешься со мной, от смерти, можно сказать, спас, а зачем? Смысл?
Доктор грустно усмехнулся.
— А если без всякого смысла? Если просто так, за здорово живешь? Смысл, говоришь? А скажи-ка, в твоей жизни много смысла? Вот то-то и оно. В моей, если говорить начистоту, его тоже не слишком-то. Просто, понимаешь… — он слегка стушевался, — приглянулся ты мне. Что-то у тебя в глазах было эдакое… не знаю, как и сказать. Словом, не вписывался ты в бомжарскую среду. Впрочем, если тебе мое участие в тягость, ты так и скажи. Я в друзья набиваться не стану.
Петр хитро прищурился.
— Э, нет, так дело не пойдет. Если мне не изменяет память, мы уже скрепили наш союз. Так что на попятный теперь уже идти поздно. По крайней мере, я этого делать не собираюсь. Да и тебе не позволю.
Доктор улыбнулся.
— Думаю, я в тебе не ошибся, мужик. Ладно, оставим сантименты, пора браться за дело.
— У тебя уже есть какой-то план?
— План не план, а так, некоторые наметки. Во-первых, жить ты будешь у меня. Никакие возражения не принимаются, — второпях добавил доктор, заметив протестующий жест Петра. — Я все равно живу один, так что в тягость ты мне не будешь. Вдвоем даже как-то веселей. Во-вторых, завтра же устроишься на работу. На первых порах поработаешь санитаром в нашей клинике. Бабки, правда, небольшие, но на жратву хватит. А там поглядим. В-третьих, завтра я свяжусь с одним корешем из городского УВД, задам ему несколько вопросов по старой дружбе. Я ему когда-то пулю из брюха вытащил, так что он мне многим обязан. Как тебя моя диспозиция?
